Площадь Согласия

— Правильно, — удовлетворенно кивнула Инна. — Сад Тюильри был оформлен лишь в тысяча шестьсот шестьдесят третьем году, и простирается он почти на километр — от площади Согласия до площади Карусель. Видишь арку впереди? По явно заимствованным элементам ее можно назвать имитацией римской арки Септимия Севера, а построена она была в честь побед, одержанных Наполеоном Первым в тысяча восемьсот пятом году. Тогда наверху в центре установили четыре бронзовых коня, снятых с собора Сан-Марко в Венеции. Их вернули обратно в тысяча восемьсот пятнадцатом году, так что сейчас арку венчает бронзовая квадрига со статуей Мира… У меня к тебе один вопрос. Как ты собираешься смотреть Лувр — как положено или как китайцы с японцами?

Тамара непонимающе уставилась на подругу.

— А что, они смотрят как-то по-особенному? — приложила она указательные пальцы к уголкам глаз и растянула их в стороны.

Инна расхохоталась:

— Они бегают по Лувру и ищут трех женщин: Венеру Милосскую, Нику — богиню Победы, ну а третью… Ну-ка, сама догадайся! С трех раз.

— Джоконду! — гордо выпалила Тамара.

— Молодец! Можно сказать, для интеллигентного общества ты еще не совсем потеряна, — заключила она. — Конечно, Джоконду, Мону Лизу. Так вот, бегают они по залам и считают: раз, два… На счет «три» фотографируются в последний раз, ставят последнюю галочку и покидают Лувр. Шучу, конечно, но в этом есть доля истины.

— Ну, в таком случае, чтобы их превзойти, я постараюсь поставить десять.

— Что — десять?

— Десять галочек. Покажешь мне десять самых-пресамых шедевров.

— Та-а-а-к, — разочарованно протянула подруга. — Значит, я поторопилась…

— Записать меня в интеллигентки? Конечно, поторопилась! Я в последние годы (а каждый из них можно умножить на два, а то и на три — а это, почитай, полжизни) все больше по энергозачетам да погашению задолженностей специализируюсь. Венера Милосская там и рядом не стояла! Правда, благодаря одной подружке заглядываю иногда в мастерскую к художникам или на выставки. Как инъекция: несколько часов после этого смотришь на мир другими глазами и, помимо черно-белых цифр, различаешь разные цвета. Но это я тоже так, образно… Так что, дорогой мой гид, веди — даю слово: буду идти следом, пока не упаду.

— Хорошо… Лувр ведет отсчет своей истории с тринадцатого века, но чтобы вернуть ему статус самого большого в мире музея, президент Миттеран потратил миллиарды франков…

Тамара издалека заметила новаторские стеклянные сооружения, долго дожидалась, пока Инна заговорит о них сама, однако не дождалась:

— Нет, ты мне объясни, кто придумал поставить здесь эти стеклянные пирамиды? Да еще целых три: большая и две поменьше. Ну это же чушь собачья! Да их просто с землей сровнять хочется!

— Ты так считаешь? — Инна внимательно, точно в первый раз, посмотрела на площадь и неуверенно пожала плечами. — Возможно, ты и права, об архитектурных достоинствах пирамид спорят до сих пор. Но я так привыкла к этому виду! Кстати, для полировки их стеклянных поверхностей даже машины специальные разработали. Под пирамидами находятся бюро информации и множество других помещений, необходимых для приема огромного количества туристов. Видимо, ничего более разумного не оставалось, как принять этот новаторский проект. Я ведь предупреждала: в Париже тебе многое покажется странным. Многовековая история как может, так и приспосабливается к урбанизации. Возможно, получается это не всегда изящно.

— Варварство, — категорично заключила Тамара. — Это мы со своими городскими замашками должны приспосабливаться к прошлому, а не подгонять его под свои вкусы. Ладно, что-то я разошлась, — попыталась она себя утихомирить. — Мне здесь не жить. Хотя… если бы я пожила здесь с твое, то, пожалуй, тоже не обращала бы на это внимания… Пошли дальше, — дернула она за рукав задумавшуюся подругу и добавила, заставив ее улыбнуться: — Не забывай, что я не хочу походить на китайцев с японцами и мне необходимо поставить как минимум десять галочек!

— Ой, Томка, какой ты была, такой и осталась, — вздохнула Инна. — Ты всегда то острила, то какими-то загадками сыпала, но все время чего-то недоговаривала… Вся в себе: с таким трудом твою «ракушку» раскроешь, но стоит отвернуться, как ты уже захлопнулась. Я-то и раньше тебя иногда с трудом понимала.

— А ты не расстраивайся, — усмехнулась Тамара. — Я и сама себя порой с трудом понимала: моя гордыня творила со мной такие вещи!..

…После памятного семнадцатого ноября прошло две недели. Раны на ноге заживали, затягивались нежно-розовой кожей, и лишь в одном месте, где лопнул самый большой волдырь, пока еще лежала повязка. Зато другая, душевная, рана никак не отпускала. И как ни пыталась Тамара в очередной раз себя оправдать, уверенность в том, что поступила правильно, таяла с каждым днем — гнев и обида давно отступили, а на смену им пришли сожаление и раскаяние. Поначалу мелькавшие в мыслях едва заметной тенью, они увеличивались в размерах, заполоняли сознание и уже не покидали — жгли днем и ночью сильнее любого ожога.