Площадь Соловецких Юнг

Дом престарелых на площади Соловецких Юнг продолжал преподносить сюрпризы. Слава знал уже почти все о тайной жизни его обитателей. Что драка старушки – божьего одуванчика и рыхлого неопрятного старика была вызвана его возмутительной попыткой занять ее место возле магазина, где старушка, потупив глаза, весь день стояла с протянутой рукой. Старушка, обладая более легким весом ловко отходила тяжелого соперника клюкой, а потом, когда тот, потирая ушибленный бока изрыгая из могучей глотки невероятные матерные сочетания, ушел, посрамленный, к себе на этаж, попыталась нанять Славу для разбоя. Стояла, опустив глаза, возле тумбочки, и уверяла, что вся стариковская выручка за тот день принадлежит ей, и не мешало бы ее забрать. За этот благородный поступок она обещала заплатить аж двадцать рублей. «И рыло набей ему, извергу!!» на неожиданной ноте закончила она и, сунув обомлевшему охраннику двадцатку, стала палкой в спину подталкивать его в сторону лифта.

Слава с трудом отбился, отказавшись нести возмездие, и обиженная нищенка пошла работать дальше, приласкав его напоследок – «Стоит тут, дармоед, постыдился бы»

Он знал, что калеки Светы есть старый поклонник, пылающий к ней пока что платонической любовью – странный мужчина средних лет, ходящий всегда в вязаной безрукавке, спортивных штанах с растянутыми коленями. Он выполнял обязанности чернорабочего, дворника, сантехника, электрика и исполнял всякие мелкие поручения. К старикам и старухам он относился, как к мальчикам и девочкам – плевался, если они пытались пройти вперед него в лифт, и ругался, и толкался. У него были короткие, светлые, но всегда всклокоченные и какие-то мутные волосы, глубоки редкие морщины на лбу и маленькие, всегда суетливо бегающие, хитрые глазки.

Он жил в доме призрения двадцать лет. Он поссорился с мамой, когда ему было восемнадцать, ушел из дома и пришел на площадь Соловецких Юнг, и остался тут навсегда. Слава знал, отчего в его глазах всегда плещется этакая веселая хитрость – он прекрасно устроился. Ел, пил и жил бесплатно, зато каждый месяц регулярно получал зарплату, которую совсем ни на что не тратил!! Старики и старушки умирали, оставляя ему в наследство кто кофту, кто пальто, кто халат, кто вот эти тренировочные штаны.

Свете он раз месяц дела предложение, от которого невозможно было отказаться – соединить не только его зарплату и ее пенсию, но и души с сердцами. За еду, жилье и одежду платить не надо – мы столько накопим!! Кричал он, обдавая девушку спертым теплым дыханием, и подпрыгивал от возбуждения. На что они накопят, не уточнял, видимо, накопление имело ценность само по себе. У него – в виду ценности для пансионата – тоже была отдельная комната, и все знали, что иногда Света к нему ходит. В такие дни кавалер наступал на горло собственной бережливости и мчался в магазин за водкой и банкой маринованных огурчиков.

Очевидно, что он пытался ее соблазнить, и очевидно, что у него ничего не получалось – поскольку после похода в магазин, через время, достаточное для распития поллитры, девочка – калека сползала на первый этаж, и садилась в холле, осоловевшая и румяная. Хотя вполне возможно, что все получалось.

Слава не удивлялся постоянному потоку хорошо одетых дам на второй этаж – колясочники принимали клиентов. Вполне возможно, что они обладали каким-то даром, но плата за него была чересчур жестокой – Слава видел только женщину издалека, но так и не нашел в себе силы к ней подойти. Возле телефона стояла блестевшая хромом коляска, над спинкой виднелись буйные черные кудри, к ним тянулся телефонный провод. Когда разговор закончился и коляска крутанулась, разворачиваясь, Слава увидел саму женщину – экстрасенса. Что-то маленькое, перекрученное, скособоченное, с желтым лицом и костлявыми ручками посмотрело на него – и ведь действительно, по позвоночнику заструились уколы холодных игл – и медленно укатило за стену.

Огромный старик по-прежнему приходил спросить, нет ли ему письма и величественно удалялся, получив отрицательный ответ.

Светловолосая Ася, подтверждая прогноз умудренного жизнью Кондрата, больше не появлялась, ежедневная пестрота мелких дел все больше затирала ту ночь – и постепенно облик девушки стал размытым и белесым, как ее же волосы. Иногда Слава чувствовал какое-то саднящее недовольство, но, по большому счету, все прошло безболезненно, а значит – хорошо.

Жизнь налаживалась. Ночевал он по – прежнему в директорском кабинете, хотя тот и погрозил пальцем, сопроводив этот жест залпом отборной, но добродушной армейской матерщины. «Устроил мне тут, властитель дум, оргию под пальмами. У хрыча весь давно небось ссохся, он от зависти чуть инфаркт не хватил – даже когда рассказывал, хватался то за сердце, то за штаны…» такова была суть директорских высказываний, если перевести их на русский. Слава улыбнулся и пообещал прекратить разврат под пальмами, тем более что в обозримом будущем ничего подобного не предвидится, а если уж случиться – дело молодое – то устроится где-нибудь подальше от чутких старческих ушей.

Один раз прискакал, дымя на ходу, как старый паровоз, начальник объекта, пожал руку, похлопал по плечу, прыгнул в машину, обдал сидящих у входа старичков сизым облаком удушливой вони – и только его и видели. Слава лишь головой покачал на такую проверку. По всему выходило, что платить им не собираются. Эта мысль несколько омрачила спокойную работу – но, с другой стороны, опыт существования без денег был, и немалый, так что расстраиваться по пустякам не следовало. К тому же каждая смена приносила все новые знакомства.

Кондрат в это время умчался за выпивкой – и тяжелая обязанность по поддержанию порядка среди старичков легла на крепкие плечи Славы. И вот он сидел в гардеробе, шумно хлебая борщ. В эту смену попались хорошие поварихи – они и готовили вкусно, и делились щедро. Слава уже справился с наваристой основой и принялся за солидный кусок мяса, не дожидаясь, пока он остынет, как его оторвало от еды вежливое покашливание. Слава поднял глаза, вытер рукой масляные губы, сыто рыгнул, не удержавшись, и только потом произнес.

– Я к вашим услугам. Покорнейше прошу. – и указал на стул.

Подошедший к нему мужчина, если и обалдел от несоответствия поведения и речи, виду не подал.

– Приятного аппетита, извините, что оторвал вас от трапезы…у меня к вам просьба… вы здесь отвечаете за тех, кто приходит?

Слава с удивлением посмотрел на крупного, сытого и холеного посетителя. От него парфюмерной волной веяло деловитостью и самодовольством. На толстом пальце, придавливая рыжеватые волосы, блестела массивная золотая печатка. Белый воротничок врезался в белую подбритую шею. Светлый плащ увеличивал грузную фигуру, легкое шелковое кашне допустимым беспорядком прикрывало безукоризненные поля костюма.

– Не за тех, кто приходит – в тон, поддавшись властному обаянию гостя, ответил Слава – в тех, кто себя начинает некорректно вести. Хамить, грубить, отрывать от важных дел.

При этих словах гость слегка изогнул бровь и повел глазом на недоеденный кусок мяса. Потом достал бумажник.

– Безусловно, ваши услуги будут вознаграждены. Мне нужно немного, сущий пустяк.

Вам знакома эта женщина?

Слава, скроивший равнодушную, даже кислую мину при виде портмоне, взял цветной снимок.

– Эта женщина в центре, что ли? Седая?

– Да, да, она самая.

– Да, видел. Не очень часто, но встречаю. Я, кстати, не пойму – она здесь живет? Что вы от нее хотите? Вы ее сын? Вы ее сдали в пансионат? И что вы хотите от меня?

Слава умел быть резким. Визитер посмотрел на него удивленно, подумал, достал из бумажника тысячу, подумал еще, достал вторую, положил ее рядом с тарелкой и только потом заговорил – мягко и, можно сказать, задушевно.

– Что вы, нет, как можно сдавать родителей в дом престарелых. Это позор, я считаю. Да, я ее сын. Но, кроме меня, есть еще пять детей…

Слава издал неопределенный звук и уважительно покачал головой. Достойно.

– И всех ее детей внуки… понимаете, наша мама, прямо скажем, нарасхват. Мы без нее, как без воздуха. А она…

Он вдруг покрылся густым румянцем, раздул ноздри и тяжело задышал. Чтобы справиться с собой, гостю пришлось набрать в грудь воздуха и посидеть с минуту. Слава наблюдал за этой борьбой эмоций, склонив набок голову.

– После того, как умер отец, она взялась таскаться сюда. У нее полно внуков, она нарасхват в каждой семье, мы даже ссоримся, чтобы заполучить ее на вечер, а она… она сюда таскается… уму непостижимо…

– Ну, хорошо… – спокойно ответил Слава. – Допустим, она сюда приезжает. И что вы от меня хотите?

– Чтобы вы ее сюда не пускали!! – почти выкрикнул гость, ловко выхватывая фото и пряча его.

– Конечно – Слава говорил медленно – конечно, если она приедет в одиннадцать ночи, или в пять утра, я ее не пущу. Может быть. А в другое время? На каком основании я ее буду задерживать в часы посещений? Может быть, у нее здесь важное дело? Не просто же так она от своих семей уезжает сюда?

Мужчина вытащил платок и промокнул покрывшийся блестящим бисером лоб.

– Мне неприятно об этом говорить… да и всем, кто это знает, неприятно. В общем – помолчав и словно решившись, продолжил он – тут живет один… как бы сказать… смешно даже… старый поклонник… проклятье нашей семьи, если можно выразится таким возвышенным слогом. Преследовал маму больше сорока лет, сколько скандалов было из-за него. С отцом. С детства помню. И вот… память отца осквернена… к этому… у него даже дома нет… таскается… стыд, одно слово…

– Понятно. – Прервал его Слава. – Все понятно. Я понимаю ваши сыновние чувства… к тому же внуки без присмотра… но ничего поделать не могу. Я не имею права ее задерживать. В том числе и морального.

Добавил он, следя, как мужчина добавляет к лежащим на столе двум тысячам еще две.

– Что? – встрепенулся тот и рука с купюрой застыла в воздухе. – о каком моральном праве вы говорите?

– О своем. Если пожилая женщина ездит в гости к другу – или поклоннику, если вам так больше нравиться – с которым ее связывают сорок лет, то я ее уважаю. Так же я уважаю его. С какой стати я должен вставать на ее пути? Разве что руку подать, чтобы она на ступеньке не споткнулась.

– Он же семью разрушает!!!

– Это как это он ее разрушает, вашу семью? – холодно полюбопытствовал Слава, пододвигая деньги к посетителю. – мне показалось, что ее муж умер, что она вырастила шестерых детей? Мне кажется, что ваша мать имеет право на выбор своей жизни. Разве нет?

Мужчина отшатнулся в крайнем изумлении.

– Вы, молодой человек, пытаетесь меня учить? Вам не кажется, что это по крайней мере смешно, да и глупо? Кто вы и кто я? Я вас попросил об небольшой, хорошо оплачиваемой услуге, и вовсе не рассчитывал вместо этого услышать лекцию о своей матери. И от кого!! От охранника!! Невероятно!! Слышать рассуждения о моем моральном…

– Императиве – перебил его Слава. – Заберите деньги и, если вы собираетесь навестить кого-нибудь, идите и навещайте. Всего вам хорошего.

– Она опять ушла из дома. – заявил мужчина, разглядывая охранника, как неведомого зверя – вы ее видели сегодня?

– Да – Слава вонзил вилку в остывшее мясо – она здесь. На третьем этаже. Тридцать шестая комната.

Мужчина резко повернулся, но потом помедлил и достал из дорого кожаного портфеля бутылку с золотистой этикеткой.

– Ну хорошо, деньги вы не взяли… а от коньяка же вы не можете отказаться?

– Какая разница, уважаемый – ответил Слава – он расправился с мясом и вытер рот, на этот раз куском газеты. – Какая вам разница, возьму я коньяк или нет? Вставать на пути этой старушки я не буду. К тому же я не пью. Поговорите с другими сменами. Может, у них хватит совести ее задерживать. А вот в мое дежурство она будет проходить беспрепятственно.

Мужчина застыл в нерешительности, потом махнул пухлой рукой, поставил коньяк на стол и быстро ушел.

На третьем этаже он не задержался – быстро вернулся, ведя под руку маленькую, смотрящуюся против него ребенком, худенькую и седую старушку. Впрочем, шла она уверенно и энергично что-то выговаривала, подняв лицо к нависшему сверху, как гора, сыночку. Перед выходом она остановилась, подбоченилась, и до Славы донеслось.

– Знаешь что, дорогой? Я кандидатскую диссертацию защитила, когда у меня пятеро детей было. Ага?

Тут же выяснилось, что у сына, который как-то сразу растерял всю свою вальяжность, были причины спешить. По коридору быстро приближался старик в спортивном костюме и белых кроссовках. Настигнув мать с сыном, он сунул мужчине под нос крепкий сухой кулачок и заговорил неожиданным сдавленным басом.

– Если ты еще раз посмеешь зайти без стука, я тебе, боров мелкоглазый, нос расквашу и зубы все повыбиваю, понятно? Ты еще в тряпки срал, когда мы с твоей мамой… да как ты смеешь…

– Саша, ты что!!!

Вклинилась между ними женщина, и вовремя – побагровевший сын уже пошел на старика с кулаками, но и тот не собирался отступать.

Слава, спрятав улыбку – какие страсти здесь, однако!! – пошел разводить и успокаивать драчунов. Теперь громоздкого мужчину оттесняла энергичная женщина (старушкой называть ее язык не поворачивался) тот разъяренно сопел и все пытался ее обойти, а Слава отвел и усадил на диван, обняв за плечи, старика – разлучника. Под костюмом чувствовалось крепкие для солидных лет руки, и, приглядевшись, Слава узнал бегуна, который один раз удивил его, придя в полночь запыхавшийся и взмокший. Старик приглаживал седой венчик вокруг блестевшей лысины и сверкал очками в сторону возлюбленной – а она, уже вытолкав за дверь сына, вдруг послала деду воздушный поцелуй.

– Да, отец, ты даешь… – не удержался Слава. Дед, встав с дивана и выпрямляясь, сердито пробасил.

– А ты что думал? Я бы этого кабанчика так разделал, что родная мама бы не узнала. Они все рыхлые, Васькина порода. Гаденыш, такую минуту испортил…

Тут дед заметил сбоку округлившиеся Славины глаза.

– А ты что думал? В самый неподходящий момент зашел, свинья. «Мамочка, можно тебя на секунду» – передразнил он писклявым голосом – а я, дурак, повелся. Верунчик легкая, он ее просто увел, а я сижу и жду. Она оделась, вышла, а я жду, как идиот, хотя тоже оделся. Выглядываю – а их нет. Ну, сучий потрох, чтобы тебя собака понюхала…

Слава открывал и закрывал рот, не зная, что сказать. Дед же вдруг сбавил обороты.

– Это хорошо, что ты меня отвел. А то я бы намылил бы козлу загривок, а моя Верочка обиделась бы. Она и так с трудом время выкраивает, чтобы меня навестить…ласточка моя… С меня бутылка. Вечером зайду.

– А вы к ней не можете в гости приехать?

– Ты что. Я – персона нон-грата. – важно сказал старик, подняв вверх длинный палец. – Вечером расскажу, когда бутылку принесу, если захочешь. Тут есть о чем рассказать.