Плоские стихи

И следила (рот еще хранил кислый вкус), как по дороге в лето уличный торговец уходил, унося монаршую монету.

Поэты

Есть поэты — граждане и поэты — подданные. Что бы это ни значило, но одни не хуже других. Петь хотят — поют, не хотят — молчат. Иногда бегут, иногда стоят.

Кто-то носит Родину внутри себя, кто-то не в себе, коль вдали она. И на шумном пиру, и в пустынной обители, побежденные или победители, иногда рабы, никогда — властители. Не спугни, вспорхнут — только их и видели.

Каштановый локон

Каштановый локон вложил в амулет, на шею повесил, как главный секрет. Пусть войны и голод, но вот он — любимой каштановый локон.

Он странствовал долго, он знал много бед, порой лишь лепешка была на обед. Но спал он спокойно, ведь вот он — любимой каштановый локон.

И годы промчались, стал стар он и сед, домой возвратился дряхлеющий дед. Но счастлив: минута — и вот он — любимой каштановый локон.

Пускай у любимой бела голова, и стали слепыми озера-глаза, не будет теперь одинок он — с ним та, что дала ему локон.

Запомните, дети: любой амулет свой смысл потеряет под тяжестью лет. Но память верней амулета хранит нас, любовью согрета.

Хулиганское

Пропагандисты всех сортов твердят, что всё пропало (для них, для нас, для хомяков…) Ах, дайте одеяло! И им не я укроюсь, нет, и не детей прикрою. Оно, как земляной послед, вещающих схоронит. И пусть орут, пускай стучат в него рукой когтистой, пусть выбраться на свет хотят… Они ж — не декабристы. В глубинах одеяльных руд они молчанья не снесут, и может быть, от скуки займутся чем-нибудь другим. Есть хер у них и руки.

Поэт был прав!

К поэту молодцы пришли и важно так сказали: "Вот ты влияешь на умы. Влияешь — проверяли. И пятьдесят один процент, а, может быть, пятнадцать тебе поверили в момент и даже лезут драться за то, что ты наговорил. А если ты неправым был? Ведь это надо ж понимать — ответственность, ядрена мать".

Поэт в затылке почесал и просто на хер их послал. И далеко их всех послав, был в этом безусловно прав.

Посвящается Гейне

Я стала поэтом… Нет, это неправда. Но вот за привычку взяла рифмовать, и жидкие мысли по кругу гонять, пока не взобьются во что-нибудь…Ладно! Я стала поэтом. Но в этом труда, таланта, призванья и прочей малины так мало. Поэты, по сути едины, и я в этом теле, наверно, нога. Не тонкая, ладная милая ножка, которой и бегать дано, и летать, а та, для которой привычно шагать, в грязи завязать и топтать бездорожье. В мозолях, натоптышах, в сбитых ногтях, но все же полезная, годная к делу. Не то, чтобы быть я ногою хотела, но вот — не приходится тут выбирать.

Я думаю (думать полезно, друзья!) о тех, кто в большом поэтическом теле нашел себе чистое правое дело — являет улыбку, дыханье, глаза… О тех, кто здесь мозг, тех, кто бьется здесь сердцем, кто гордой осанкой скрепляет скелет — о тех, кто здесь есть, и кого уже нет, но в чудном краю, в поэтическом Герце блуждает по-прежнему юный и злой и топчет мир мною, ну, то есть, ногой.

Примечание. Да, я знаю, что правильней говорить на Гарце. Но что поделать!

Восход

Наш мир уже не тот. И бог уже не тот. И сатана не тот. И мы уже не те. Являет все восход. Скрывает все восход, когда растущий свет рождает плен теней. Наверное, одна поэзия могла б все это объяснить и верный дать совет. Но и она не та. И мечется в плену сгустившихся теней разбуженный поэт.

Хоть что-нибудь найти, хоть что-нибудь спасти, один какой-то след того, что мило нам… Но в старые врата уже нам не войти, не отыскать пути по правильным следам…

Наш мир уже не тот. И бог уже не тот. И сатана не тот. Не стоит повторять. Нас искушает кто, и нас спасает кто мы заново должны за этот миг понять.

Без названия

Возьми меня с собой туда, где тьма и свет не спорят, а живут в довольствии и мире. Туда, где нет забот, туда, где горя нет, туда, где время вечностью сменили. Но я боюсь, что, уходя с тобой, здесь не смогу страну свою оставить, и, в горсть зажав, возьму ее с собой, и там она всю радость мне отравит, проест мне плоть и изглодает мозг и будет требовать назад вернуться, сюда, где быть счастливой не пришлось, но иногда случалось улыбнуться.

Скажи, твоя блаженная земля сумеет ли смирить её тщеславье, очистить все, что прокляла она, узнать её и не отринуть знанье? И если нет, тогда оставь меня. Мне будет тошен мир твой благонравный. Я буду здесь, где в битве свет и тьма неразличимые сошлись на равных.

Песня в лесу

Не путай мой голос, звучащий во тьме, с спасительной вестью. Не думай, что я предлагаю тебе идти со мной вместе. Я — просто вода. Я струюсь и журчу, и падаю снегом. Я тусклым туманом плыву по утру, и таю к обеду. Я — облако в небе: то мраком сплошным, то тучкой летучей я распространяюсь над миром большим то ниже, то круче. Я — льдинка в ладони. Растаю, тебе оставив лишь холод. Я — пар над кастрюлей, в твоем животе рождающий голод.

Я — та, что умрет, на исходе трех дней раздумав воскреснуть. Не путай мой голос, звучащий во тьме, с спасительной вестью.

Пророк