И мы вскочили на огромную красивую карусель, которая понесла нас по кругу, и ветер трепал наши волосы и тем сильнее гудел в ушах, чем быстрее кружилась наша карусель. Мимо мелькали красивые дома, лица детей и взрослых, цветы и деревья, все проносилось мимо, смешиваясь и переплетаясь в причудливом и красочном узоре хорошего дня. И в этой круговерти звуков и красок передо мной вдруг стали вставать дома и деревья моего старого двора, того, что остался в моем маленьком городке, моего любимого двора в моем любимом маленьком городе… И вдруг мне стало казаться, что я слышу заливистый смех моего друга Кольки, который остался Там, где и я жил когда-то, и от этого смеха и от этих воспоминаний у меня закружилась голова, а мою грудь стало как-будто разрывать от какого-то нестерпимого жара, в котором смешалось все: и боль прощания с моим двором и городом, с моим Колькой и остальными ребятами нашего двора, и страх того, что сейчас я вообще неизвестно где – меня нет ни в моем Прошлом, ни в моем Настоящем – я в нигде, я где-то посреди чужого, не понятного и абсолютно Плоского-плоского мира. К моим глазам стали подступать слезы. И как я ни старался сдержать их, думая о том, что я уже абсолютно взрослый мальчик, они лились так сильно, как льется весенним солнечным утром первая капель.
Плюх остановил карусель и стащил меня с нее. Схватив меня в охапку, он стремглав побежал со мной куда-то в сторону леса. Забежав за высокое раскидистое дерево Плюх опустил меня на землю и, оглядываясь и озираясь быстро и беспокойно заговорил: "Ты чего? Чего ты?!! Как же ты?! Почему? Почему ты плачешь? Разве тебе плохо? Как тебе может быть плохо здесь, в этой провинции – в провинции РАДОСТИ?!! Ведь здесь всем, абсолютно всем должно быть хорошо?! Здесь не может быть плохо! Здесь не должно быть плохо. Здесь нельзя, чтобы было плохо… Понимаешь?" – беспокойные и испуганные глаза Плюха смотрели на меня и этот тревожный взгляд очень быстро высушил мои слезы.
– Почему здесь нельзя плакать? – спросил я, чуть всхлипывая и вытирая слезы с щек.
– Потому что здесь можно только радоваться, а там где живет радость нет и не может быть места для грусти.
– Но ведь может вдруг стать грустно, вдруг ты что-то вспомнишь… и станет невыносимо грустно, так грустно и тоскливо, что не возможно не заплакать…
–Нет, нет и нет! – грозно сказал Плюх – Так быть не должно, ведь если допустить такое – то начнется сумятица и неразбериха, кто-то плачет, а кто-то смеется, кому хорошо, а кому-то плохо и тогда, тогда будет очень сложно… – и Плюх замер
– Сложно? Сложно что? – спросил, всхлипывая я
–Сложно… сложно будет ЖИТЬ в этом Мире…
Плюх замолчал и отвернулся от меня, потом взял в рот травинку и уселся на бревнышке. Он долго смотрел куда-то сквозь деревья, жуя травинку и думая о чем-то своем, я тоже молчал. Слезы мои уже высохли, но на душе все еще было грустно и одиноко, а теперь стало еще как-то не по себе от этого долгого молчания Плюха. Потом Плюх тихо заговорил:
–Понимаешь, Дмих, когда все ровно, гладко и стройно, то все как-то понятнее и проще, нет никаких лишних вопросов, все на своих местах, ровно, четко, ясно. А если происходит какое-то смещение, вот как с Тобой там, на каруселях, то в весь этот стройный и понятный Мир начинает влезать какая-то тревога, беспокойство, неравновесие, все становится другим, все становится сложнее и разнообразнее, а в таком Мире уже очень сложно жить. Ведь сейчас в нашем Мире каждому жителю ясно когда и где можно плакать и грустить, а где и когда – радоваться и веселиться, от этой ясности и понятности и мысли в голове становятся в четкие стройные ряды, становится проще думать, действовать и вообще – жить.
– А…разве…ТАК жить… интересно? – спросил я
– Интересно?…Хм, интересно… Да так ПРОЩЕ жить!