Плоский мир

 -Вы уже знаете, в каком направлении следует работать?

 -Конечно. Но что делать конкретно – еще не вполне. Одним словом, подождите, пока картина будет готова. Вы все сами увидите и поймете. С другой же стороны, я пока не уверен, что смогу написать именно так, как надо. Я говорю о перспективе.

 -О перспективе? Вы имеете в виду какое-то развитие? Человеческое?

 -Может быть. А может быть и нет. Но я больше ничего вам не скажу, - раз он играл со мной, то почему бы и мне не ответить ему тем же? С другой стороны, сейчас я сказал ему то, чего еще никому не говорил.

 Некоторое время мы стояли молча, потом он стал прощаться.

 -Если вы понадобитесь суду, я разыщу вас. Но прежде, я постараюсь всеми силами не допустить этого.

 -Почему вы так хотите помочь мне? – не выдержал я, - и хотите ли на самом деле?

 Он ничего не ответил, и через пару секунд я почувствовал, что он уходит.

 -Михаил!

 -Что случилось?

 -Подождите секунду… - я снова приблизился к нему, но по-прежнему не видел, - я так и не разобрался, что же такое здесь творилось. Являлось это плодом моего воображения или некто старается меня в этом убедить.

 -Вы на меня намекаете? – осведомился Берестов, - но зачем тогда задаете такие вопросы?

 Я ничего ему не отвечал, и он улыбнулся.

 -Сами скоро во всем разберетесь.

 Я помедлил.

 -Слушайте, да не от того ли город паникует, что я решил продолжать писать картину?

 -Очень славно, что вы верите в предвестие успеха, - сказал он.

 

2005-й июль, 22-й день

 Я проснулся часов в одиннадцать, и только успел одеться, как вдруг в квартиру позвонили. Я открыл дверь и увидел Татьяну.

 -Привет. Как дела? – поинтересовалась она, и, заметив секундное удивление в моем взгляде, прибавила, - вы не забыли, что пригласили меня?

 -Нет, нет… - солгал я и впустил ее. (Если бы она пришла на день раньше, мне бы, наверное, не пришлось лгать, ибо вчера я просто мог думать, что она не придет, а потом, на следующий день, и вовсе выкинул это из головы).

 -А мне кажется, забыли. Но я не обижаюсь, - сказала она, осматриваясь.

 -Очень хорошо. Мне приятно, что вы на этом остановились и не говорите, что у таких, как я, вечно отсутствуют память, тормоза и прочее.

 -А так оно и есть на самом деле?

 Я улыбнулся.

 -Возможно. Но когда художник отдает свою картину в галерею, не будет же он бегать за каждым, кто подошел к его творению дабы узнать, что он об этом думает. А знаете из-за чего? Из-за страха, что его обобщат.

 -Но почему вы говорите «его»? Обобщает ведь он.

 -Вот в этом-то и суть. Одна из самых важных вещей в живописи – поставить себя на место созерцателя. Так же как и в любом другом искусстве.

 Мы прошли на кухню, и я предложил ей чаю.

 -Да, спасибо. А вы и ваши друзья учились вместе в Художественной академии?

 -Да. Не все, конечно, но по большей части. Кое-кого из них я знаю уже очень давно, а Мишку – до такой степени, что временами, когда мы встречаемся глазами, я понимаю, сколь верным было мое предощущение этого взгляда много лет назад, во время моего детства, в котором до сих пор живет какой-то похожий эпизод.

 -Вы очень часто говорите необычные вещи, - заметила она, - но готова спорить, вам они такими не кажутся. И, кроме того, вам это нравится.

 Я пожал плечами.

 Она сказала, что большинство тех, кто был с нами позавчера, она видела впервые.

 -Я знала только Павла. Мы познакомились на какой-то вечеринке. Он разговаривал с друзьями, все им что-то доказывал по поводу завещания Шагала, а заодно приговаривал, что в его собственных картинах нет ничего от этого художника, (в противовес тому, что они увидели); потом вдруг резко повернулся и посмотрел на меня… Я стояла у стены, и тут он кивнул мне и подошел…

 «Как человек, который ведет с кем-то диалог, а затем, поведав собеседнику важную новость, бежит к двери, чтобы отворить ее и посмотреть, какое впечатление произвели его слова на того, кто за нею подслушивает».

 -Кажется, позавчера о чем-то подобном он спорил и с Вадимом, - прибавила она.

 Я задумчиво отпивал из чашки, а потом пристально вглядывался в темно-оранжевую поверхность, как будто изучая, меняется ли от каждого следующего моего глотка  Татьянино отражение.

 -А его картины ты видела?

 -Нет.

 Она спросила меня про Мишку.

 -Скажи, он тоже художник?

 -Нет. Музыкант.

 -Как интересно! Я тоже этим раньше увлекалась.

 -Саксофонист. Дает в барах концерты по четыре раза в месяц, и в конце каждого спускается в зрительный зал в поисках зубочистки.

 Татьяна засмеялась.

 -Теперь, мне кажется, я вполне готов.

 -К чему?

 -К тому, чтобы показать вам свои полотна.

 Не думаю, что я действительно к чему-то морально готовился, но зато чувствовал всю необходимость этих слов в хитросплетениях нашего разговора, а разве не является это эквивалентом если и не искренности, то, во всяком случае, положительного созидания?