Плоть и кровь

Отцу Коннору Лири можно было дать от пятидесяти пяти до семидесяти, но Ребусу он сказал, что не припомнит, к какой цифре он ближе. Он представлял собой внушительную бочкообразную фигуру, густые седые волосы росли не только на голове, но и из ушей, носа и шеи — на загривке. В светской одежде, подумал Ребус, священник вполне сошел бы за пенсионера-докера или какого-нибудь квалифицированного работягу, который в свое время был неплохим боксером, и действительно, у отца Лири имелись фотографии и призы, подтверждающие, что последнее — непреложная истина. Он нередко месил руками воздух, заканчивая свои аргументы апперкотом, — дескать, никаких возражений тут и быть не может. Ребус нередко жалел, что при их беседе не присутствует рефери.

Но сегодня отец Лири вальяжно расселся в шезлонге у себя в саду. Стоял прекрасный ранний вечер, теплый и прозрачный, с моря тянуло прохладным ветерком.

— В такой день хорошо полетать на воздушном шаре, — мечтательно сказал отец Лири, отхлебнув из стакана с гиннесом. — Или попрыгать с тарзанки. Кажется, на время фестиваля что-то в этом роде устроили на Медоуз. Ох, как бы мне хотелось попробовать.

Ребус моргнул, но промолчал. Гиннес был ледяной — таким впору зубы замораживать вместо анестезии. Он поерзал в своем шезлонге, который был намного дряхлее того, в котором сидел священник. Прежде чем сесть, он заметил, что ткань почти насквозь протерта в тех местах, где она встречалась с горизонтальными деревянными брусьями. Оставалось только надеяться, что шезлонг его выдержит.

— Вам нравится мой сад?

Ребус обвел взглядом яркие цветы, подстриженную траву.

— Я плохо разбираюсь в садах, — сознался он.

— И я тоже. Это не порок. Но у меня есть один знакомый старик, который понимает толк в садах, и он за умеренную плату присматривает за моим. — Он поднес стакан к губам. — Ну, так как у вас дела?

— Отлично.

— А у доктора Эйткен?

— В полном порядке.

— И вы двое все еще?..

— Более или менее.

Отец Лири кивнул. Тон Ребуса не располагал к продолжению темы.

— Снова угроза взрыва, да? Я слыхал по радио.

— Может, на испуг хотят взять.

— Но вы не уверены?

— ИРА[10] обычно использует кодовые слова, так они дают нам понять, что не шутят.

Отец Лири покивал, словно отвечая каким-то своим мыслям.

— И еще убийство?

Ребус отхлебнул пива.

— Я был на месте преступления.

— Хотя бы сделали перерыв на время фестиваля, правда? Что подумают туристы?

Глаза отца Лири лукаво сверкали.

— Пора уже туристам знать правду, — сказал Ребус. Эти слова вырвались у него слишком быстро. Он вздохнул. — Довольно мрачное зрелище.

— Прискорбно. Я беру назад свои легкомысленные слова.

— Что поделаешь. Это естественный способ самозащиты.

— Да, вы правы.

Ребус знал это по себе. За шуточками, которыми он обменивался с доктором Куртом, тоже стояло инстинктивное желание убежать от очевидного, непоправимого. И все равно перед мысленным взором Ребуса с прошлого вечера постоянно возникало прискорбное видение — висящее, вытянутое тело молодого человека, которого они еще даже не опознали. Эта картинка останется в его мозгу навсегда. На ужасы у всех фотографическая память. Он выбрался из тупичка Мэри Кинг и увидел, что Хай-стрит сверкает фейерверками, по улицам бродят толпы людей, которые разинув рот смотрят на синие и зеленые вспышки в ночном небе. Фейерверки запускали из замка — это был завершающий аккорд парада военных оркестров. Меньше всего ему в тот момент хотелось говорить с Мейри Хендерсон. Он даже осадил ее, чтобы не приставала.

«Ах, как нехорошо», — сказала она тогда, не сдаваясь.

— Ах, как хорошо, — сказал теперь отец Лири, поудобнее устраиваясь в шезлонге.

Даже добрая порция виски не стерла из сознания Ребуса жуткую картину. Разве что смазала углы и края, отчего то, что находилось в центре, проступило особенно резко. Выпей он еще виски — образ стал бы еще резче.

— Мы ведь здесь ненадолго? — спросил Ребус у священника.

Отец Лири нахмурился:

— Вы имеете в виду здесь, на земле?

— Именно. Мы приходим сюда слишком ненадолго, чтобы наше пребывание здесь имело какое-то значение.

— Скажите это человеку с бомбой в кармане. Каждый из нас имеет здесь значение.

— Я говорю не о человеке с бомбой. Я о том, как его остановить.

— Вы говорите о том, что такое быть полицейским.

— А, ладно, может, я вообще ни о чем не говорю.

Отец Лири позволил себе мимолетную улыбку, ни на мгновение не отрывая глаз от Ребуса.

— Не мрачновато ли для воскресенья, Джон?

— А разве не для этого существуют воскресенья?

— Может быть, для вас, отпрысков Кальвина, это и так. Вы говорите себе, что обречены, а потом целую неделю пытаетесь свести это к шутке. А вот мы придаем этому дню особое значение.

Ребус поерзал в своем шезлонге. Ему все меньше и меньше нравились разговоры с отцом Лири. Они попахивали прозелитством.

— Не пора нам перейти к делу? — спросил он.

Отец Лири улыбнулся:

— Протестантская трудовая этика.

— Вы пригласили меня сюда, чтобы обратить в свою веру?