Плоть и серебро

Здесь была точка старта для первых, ощупью, исследований загадки Сатурна, и сюда допускались лишь немногие избранные. Поселения лун этой окольцованной планеты были очень редки и малы, и лететь было просто некуда. Пока что.

Когда-нибудь это изменится, и тонкая струйка станет ровным потоком. До тех пор Иксион останется самым дальним из постоянных форпостов человечества.

Если дорога до Иксиона была трудной, то прибытие расстроило все планы. Для отрезанных от мира обитателей станции искровая дуга подлета редких транспортов, привозивших полные шаттлы товаров и новых сотрудников, была поводом для празднества. Почти все оставляли свои дела и кидались встречать вновь прибывших, затевая бесшабашный ряд вечеринок, которые здесь назывались Дни Корабля.

А потому первое, что увидел здесь Марши, было море поднятых к нему лиц, заполнивших ангар прилета. Люди смеялись от радости, хлопали в ладоши, топали ногами. Они свистели и вопили, махали руками, как будто к ним приехали знаменитости.

Стюард шаттла об этом предупредил заранее, так что Марши знал, что встречают не его — то есть не именно его. Это несколько помогло, но он, ожидая снова увидеть Эллу, вдруг почувствовал себя будто на сцене под обжигающим светом софитов. Будто напряженная внизу толпа вдруг потребует, чтобы он пел или танцевал. Развлекал их.

И он может, если захочет. Как это там:

Леди и джентльмены, смотрите внимательно. Видите, у меня в рукавах ничего нет…

Тут он увидел ее, и внезапный страх чуть не заставил его дернуться обратно в шаттл.

— Я так рада, что ты все-таки прилетел, — говорила Элла, и ее низкий хрипловатый голос лился в его мысли. Лицо у нее было очень серьезно. И он знал, что для нее это все значит больше, чем она говорит. Что ж, для него тоже.

Он заставил себя улыбнуться.

— И я рад, — согласился он, тонко сплетая правду и ложь в одних и тех же трех словах.

Ее приглашение застало его врасплох, как и его собственное решение сделать перерыв в раздражающих и бесполезных поисках постоянного места практики.

Действия человека, хватающегося за соломинку. Элла была последней тонкой ниточкой, связывающей с той жизнью, которая у него была, пока идеализм и преданность профессии не толкнули его в программу Бергмана.

Ее зеленые глаза смотрели в его, и в них был блеск отчаяния.

— Сидеть снова вот так, вдвоем с тобой… — Она прикусила губу. — Это то, о чем я мечтала так долго. То, чего я хотела для нас, Гори. Чтобы все стало так, как раньше.

— Кое-какие проблемы у нас тогда были, — осторожно заметил он.

Она отмела это напоминание взмахом тонкой руки. Он заметил, что ногти у нее обкусаны до мяса.

— Значит, все будет лучше.

— Быть может… но ты знаешь, что наша работа может снова встать на дороге, — напомнил он ей главный камень преткновения их прежних отношений и одновременно наполовину искренне пытаясь быть честным относительно камня преткновения сегодняшнего.

Всепоглощающая преданность призванию берет от тебя все лучшее, оставляя лишь бросовые секунды для того, кого ты любишь. Их призвания оторвали их друг от друга и разбросали в разные стороны. Элла начала свой путь прочь от Солнца и вверх по лестнице, бросив наконец якорь здесь, на краю пустой вселенной.

А он тоже определенно нашел свой край. Она тогда не могла смириться с тем, насколько он отдает себя медицине. Что же будет сейчас?

Этого никто принять не мог. Почему она должна быть другой?

Осушив еще бокал, он попытался подойти ближе к делу.

— Я изменился, Элла. — Серьезное преуменьшение, но надо же с чего-то начать.

Она кивнула:

— Я тоже. И потому я думаю, что теперь мы сможем построить нашу жизнь заново.

Лицо ее, голос — все показывало, как ей нужно, чтобы так и было. Он узнал в ней свое собственное одиночество, свою тягу заполнить пустоту, найти что-то, за что ухватиться.

— Ты действительно изменилась, — сказал он, улыбаясь при отступлении с нетвердой почвы. — Ты стала еще красивее.

Это было правдой, но в этих словах не было чистосердечия, которого она заслуживала.

Обман был рассчитан и начат еще раньше, чем Марши вышел из шаттла. Между вставанием с кресла и выходом в шлюз он нервно еще раз себя проверил. Перчатки серого бархата, которые он всегда носил, были чисты и сидели надежно. Такие же серые, но потемнее рукава куртки застегнуты на запястьях. И ширинка мешковатых штанов тоже застегнута.

Последним, не думая и по привычке, он тронул блестящий серебристый биометаллический значок, вколотый в красную шелковую рубашку напротив сердца, наполовину спрятанный лацканом куртки.

Эмблема бергманских хирургов: две скрещенные в запястьях руки, кончающиеся чуть не доходя до локтя, с широко расставленными пальцами.

Сообразив, что делает, Марши убрал руку и прихватил ее другой рукой, чтобы она не полезла обратно. Но осознание этого значка — и того, что он символизирует, — осталось в мыслях на переднем плане.