Плоть Кретации

— Ты умрешь первым! — взревел Григори. Усиленный аудиосистемами саркофага, звук был ужаснее рева любого зверя. Активировав огнемет, Григоры омыл струей раскаленного прометия раны, оставленные в брюхе зверя, и испепелил ему внутренности. Существо отшатнулось, из ран валил густой дым, по коже, словно молочная желчь, стекали остатки органов. Григори двинулся назад, используя остатки энергии, чтобы дотащить зверя к «Мести», к Амиту.

Амит зарычал от напряжения, поднимаясь по бронированному борту «Мести». Если бы не защита громоздких терминаторских доспехов, он бы не пережил удара. Но, цепляясь за броню боевого корабля, и чувствуя, как горят от усилий мышцы, он все же скучал по относительной гибкости силовых доспехов.

С натужным ревом Амит поднялся на крыло, когда к кораблю приблизился Григори, волоча за собой зверя.

— Пусть Сангвиний пирует твоей душой! — прокричал Амит и, спрыгнув с «Громового ястреба», пронзил зверя рабочим цепным кулаком. Он замахнулся другой рукой и потрескивающей от энергии силовой перчаткой пробил шкуру существа. Застонав от усилия, Амит вбил ему в тело пару мелта-зарядов и активировал цепной кулак. Под тяжестью Амита зубья оружия впились зверю в бок, позволив магистру ордена опуститься на землю. Существо билось в судорогах, тщетно пытаясь сбросить его с себя. Зверь пошатнулся, но не упал, успев бросить на магистра ордена последний взгляд и взреветь, прежде чем мелта-заряды детонировали.

Взрыв отбросил Амита на броню «Мести» с силой, которой было достаточно для того, чтобы разбить бронестекло кабины. Он с грохотом повалился на землю, и сверху на него посыпались куски дымящегося мяса и брызги кипящей крови.

Даже у нас есть пределы, брат. Но, как и в случае с любой истиной, всегда найдутся те, кто станут это отрицать. Невежественные люди почитают нас за богов, поклоняются нам как богоподобным созданиям неимоверной силы, которые в равной степени несут надежду и ужас. Но в наших сердцах нет места милосердию, брат. В наших венах не течет избавление.

Но Гнев, Гнев не ведает пределов. Некоторые считают, что мы облачаем проклятых в черное, дабы таким образом оплакать их уход. Но они заблуждаются. Мы — ангелы ярости и насилия. Мы — гнев, и мы — смерть, и ничего больше. В последние мгновения жизни мы принимаем тьму, потому что после смерти нет ни света, ни прощения, только чернота гнева и отпущение грехов в смерти.

Ибо только смерть освобождает от долга.

Глава третья. Покорение

— Идти сможешь? — спросил Кассиил и, скривившись, выдернул из бицепса шип.

Позади него, прислонившись к насыпи, сидел Хамиед и сжимал руками живот, из которого сквозь пальцы сочилась кровь.

— Смогу, — Хамиед остановился. — Но не смогу тащить сержанта.

Кассиил фыркнул, бросив взгляд на Асмоделя. Сержант все еще оставался без сознания, его рот покрывала пленка засохшей слюны.

— Мы так долго его несли, брат. Это не должно оказаться зря, — сказал Хамиед.

— Прокляни тебя Император, Хамиед, — прорычал Кассиил и взвалил Асмоделя на плечи. — Давай покончим с этим.

Хамиед скривился, с трудом поднявшись на ноги, и последовал за Кассиилом через гребень огненной ямы к траншеям.

В воздухе висело густое облако пыли, поднятое взрывами мин.

— Ничего не вижу, — сказал Кассиил и пошатнулся на неровной земле, переступая участок колючей проволоки.

— Нам сюда, — произнес Хамиед, шагая вперед.

— Откуда ты знаешь?

— Из «Громового ястреба» вытекает топливо? Разве не чувствуешь?

Кассиил указал на разбитый нос.

— Нет.

Скауты шли дальше, не обращая внимания на доносящиеся неподалеку краткие залпы болтерного огня. Ни один Расчленитель не сумел бы проявить подобную выдержку во время боя. Один выстрел означал казнь. Каждый снаряд обрывал чью-то жизнь, предавал раненого зверя смерти или даровал милосердие Императора одному из братьев, подумал Кассиил, стиснув зубы.

Когда они приблизились к лагерю, скаут остановился.

Место высадки было разрушено до основания.