Плоть

Взгляд Барбозы из-под полуопущенных век был таким ласковым, таким отеческим, а речь – такой мягкой, что Ленита не шелохнулась, чтобы воспрепятствовать дерзости. Она улыбнулась и спросила:

–?Значит, вы отлично себя чувствуете, успели отдохнуть с дороги, и головные боли вас не беспокоят?

–?Да нет! Дорога меня не утомляет, а мигрень прошла, и я забыл о ней. Хотите взять меня под руку? Прогуляемся по саду до завтрака?

Ленита согласилась.

Моментально, словно под воздействием электрического разряда, ее чувства переменились – от мечтаний об идеальном мужчине до истеричного каприза, от антипатии к реальному позавчерашнему человеку, оказавшемуся в неблагоприятных условиях, до внезапно нахлынувшего теплого и спокойного чувства к Барбозе. Он показался ей необычайно добрым и родным, чем-то похожим на Лопеса Матозу.

Они долго гуляли и много беседовали. Говорили в основном о ботанике. Барбоза сказал, что в старом и новом свете природа различна, критически оценивал ту и другую, поделился собственными наблюдениями. Механической смене времен года в Европе он противопоставлял единообразное течение нескончаемой бразильской весны. Объяснил, что там преобладают леса, состоящие из какого-нибудь одного вида деревьев, что есть леса, где растут одни дубы, или одни каштаны, или одни тополя, тогда как здесь на небольшом пространстве соседствуют сотни семейств разнообразнейших деревьев, и часто две особи одного вида отдалены друг от друга на сотни метров. Уточнил, что в провинциях Минас-Жерайс и Парана исключение составляет лишь араукария бразильская, а также тропические пальмы, которых он перечислил целую тьму. Ленита слушала его с неподдельным интересом, проявляя глубокое понимание предмета и задавая дельные вопросы. Она цитировала одних ученых – таких, как Гарсиа д’Орта, Бротеро и Марций, и критиковала других, среди которых – Коррейа ди Мелу и Каминьоа, а также призналась, что по вопросу происхождения видов она – пламенная сторонница Дарвина, чьи радикальные взгляды разделяли оба собеседника.

–?А! – произнес полковник с порога, увидев, как они шествуют под руку.– Доброе утро вам! К черту печали! Этого, мои хорошие, я от вас и ожидал. Ну, пошли, пошли в дом, а то все остынет. Уж полчаса, как подали завтрак.

–?Да, отец! Сеньора дона Элена стала для меня сюрпризом, прямо-таки откровением. Я знал, что она хорошо воспитана и образованна, но думал, что так, как большинство барышень, особенно у нас, в Бразилии,– играет на фортепьяно, поет, немножко говорит по-французски и по-английски, чуть-чуть разбирается в географии – только и всего. Так вот, я ошибся – у сеньоры доны Элены обширнейшие познания, поразительная эрудиция и глубочайший, удивительно развитый ум.

–?Вы слишком добры ко мне, сеньор Мануэл Барбоза,– откликнулась Ленита, не скрывая, что польщена.

–?Послушайте, что я вам скажу. К чему все эти сеньоры да доны? Давайте попросту – Ленита, Мандука... Проще надо быть! Церемонии – это только для церкви, а мне на нервы действует, да и ревматизм от них разыгрывается. Пойдемте завтракать.

С этого времени Ленита и Барбоза не расставались – вместе читали, вместе размышляли, вместе гуляли, играли на фортепьяно в четыре руки.

В полковничьей гостиной они оборудовали электротехнический кабинет.

Четверка старых, неровных, покоробившихся стен стала пристанищем новейших приборов и инструментов, у которых яркий блеск полированной латуни сочетался с темнотой черных деталей, кристальной прозрачностью разнообразных стеклянных трубок, глянцем деревянных рукояток и яркой шелковой зеленью катушек.

Громадные лейденские банки, выстроенные в длинный ряд, машины Рамсдена и Холтеца, батареи Крюйкшенка и Волланстона, батареи Гроува, Бунсена, Даниэля, Лекланше; изящные батарейки из бихромата калия, катушки Румкопфа, трубки Гесслера, регуляторы Фуко и Дюбока, свечи Яблочкова, лампочки Эдисона, телефонные и телеграфные аппараты – все это принимало причудливые формы и было одновременно тусклым, прозрачным и сверкающим и многоразличными способами то поглощало, то преломляло, то отражало свет.

Потрескивал электрический ток, повсюду мелькали голубоватые искры, раздавались сухие хлопки и мелодичный звон колокольчиков.

Воздух пропитался острым, резким запахом азотной кислоты и озона.

Барбоза и Ленита, с головой ушедшие в научные занятия, самозабвенно ставили опыты, обменивались немногословными репликами, словно бывалые коллеги. Давали друг другу решительные указания. Случалось, что один из них внезапно топал ногой, хмурился, замахивался, лицо у него искажалось – что-то было не в порядке, и виновный карался легким толчком. Полковник наблюдал за ними, стоя в дверях.

–?Не комната у вас, а капище какое-то языческое,– говорил он.– Ударит когда-нибудь молния да испепелит всю эту вашу нечисть.

На настойчивые приглашения сына и Лениты увидеть воочию электрический свет в вакууме или разноцветное сияние в трубе Гесслера полковник неизменно отвечал решительным отказом. Его, мол, туда калачом не заманишь – пару раз ударило его током на телеграфной станции, и хватит с него.