Плотин. Единое: творящая сила Созерцания

Инсула в Риме — четыре, пять и даже больше этажей. В каждый этаж прямо с улицы ведет своя лестница, широкая и прочная, со ступеньками из кирпича или травертина. Если особняк повернут к улице спиной, то в инсуле каждый этаж рядом окон смотрит на улицу или во внутренний двор. Внешний вид инсулы прост и строг: никаких излишних украшений, наружные стены даже не оштукатурены, кирпичная кладка вся на виду. Только в инсулах с квартирами более дорогими вход обрамляют колонны, сложенные тоже из кирпича. Однообразие стен оживляется лишь рядами окон и линией балконов; перед рядом лавок, находящихся в первом этаже, часто идет портик.

Были инсулы маленькие, одноэтажные, двухквартирные с мезонинами. Квартиры в них совершенно однотипны: парадная комната в одном конце, в противоположном конце другая, значительно меньшая, коридор, две маленькие комнатки, которые на него выходят, и кухня с уборной.

В квартирах для людей состоятельных обычно одна или две парадные комнаты. Часто они выше остальных, очень светлы, фрески и мозаики в них лучше, чем в других; они располагаются обычно в противоположных концах квартиры (если парадная комната одна, то она всегда подальше от входа). В такой квартире еще несколько комнат, которые в этот коридор выходят и освещаются от него. Здесь высокие потолки (8–9 локтей обычная высота).

Но, пожалуй, я уж надоел тебе, Марцелл, своими излияниями. Остальное я оставлю на следующее письмо.

Будь здоров.

…За обедом Кастридий почти ничего не ел, если не считать нескольких спелых, нежных маслин с Крита, к которым он издавна имел тягу. Впрочем, и сам Зеф два раза в неделю — на третий и седьмой день — к съестному не притрагивался, но холодную воду из источника пил часто в эти дни, но понемногу.

Затем оба перешли из триклиния в перистиль. Кастриций еще тогда, когда только купил эту усадьбу для Зефа и Плотина, предлагал полностью перестроить перистиль: заменить мраморную облицовку фонтана, привезти с десяток дорогих произведений нескольких модных скульпторов из Рима. Но Зеф не согласился: ему очень понравился старый, позеленевший мрамор фонтана, тихое журчание воды (она вливалась в бассейн из раскрытых ртов серокаменных рыб, которые почти касались поверхности воды), один-единственный, но столь могучий платан.

Хозяин попросил Гермия принести два свертка, которые лежали на столе в таблине. Кастриций, развязав пояс своей туники, возлег на ложе и углубился в чтение писем из Галлии. Он был лет на пятнадцать моложе Зефа, с удлиненными, красивыми чертами лица, с аккуратно постриженной бородкой.

Прочитав, он осторожно отложил папирусные свитки на небольшой круглый столик, стоявший рядом, и углубился в размышления. Зеф снял сандалии и тоже медленно расположился на ложе. Он смотрел, чуть прищурившись, на легкокрылые облака.

Кастриций повернулся к нему и, стараясь сохранить спокойствие, спросил:

— И что ты думаешь об этом?

«Не торопись, но и не забывай; терпеливо жди своего часа, и если он наступил, действуй смело и решительно», — хотел сказать Зеф, но ответил иначе:

— Расскажи все Галлиену. Скорее всего то, что происходит сейчас в рейнских легионах, известно многим в сенате. Но я тебе говорил: звезды свидетельствуют о намечающихся изменениях, и Валериан скорее всего догадывается об этом.

Кастриций кивнул рассеянно: он уже знал, что хочет сказать Зеф. Кастриций давно восхищался прозорливостью своего друга: Зеф был врачом, и каким-то образом способности врачевателя сказывались и на его политической интуиции. И, вероятно, главная причина — Кастриций почувствовал внезапно себя словно в медленном вихре какого-то внутреннего тумана, который то пробуждал его, то мешал его мысли, — в том состоянии, который сам Зеф назвал «быть отстраненным от дождя, когда ливень уже промочил тебя насквозь». Однажды он, словно мимоходом, обронил, что об этом узнал еще от Аммония, но научил его этому искусству вполне только Плотин — уже в Риме.

И вдруг, даже для себя неожиданно, Кастриций спросит:

— На днях сказал мне Амелий мельком непонятную вещь: в первые годы своего пребывания в Риме Плотин весьма странным образом вел занятия — беседы проводил так, словно склонял учеников ко всякому вздору. Когда я попросил его пояснить сказанное, он замялся и перевел разговор на другое…

Зефа словно нечто кольнуло, но он не подал виду. Дело в том, что он сам в последнее время, словно под неким внутренним побуждением, вспоминал эти необычные занятия Плотина. И никому он не хотел бы высказывать своих мыслей и озарений, да и очень трудно было бы это сделать: но вдруг сам этот вопрос словно связал контуры полузабытых образов.

— Я уехал из Александрии за два года до смерти Аммония. Плотина я знал уже тогда, мы довольно часто встречались, но не были близки… Когда он приехал в Рим, прошло три года после нашей последней александрийской встречи… И он сильно изменился за это время: словно был окутан пульсирующей силой; что-то произошло… и многое из того, что он тогда говорил, высказывалось так, что было непонятно.