Плотин. Единое: творящая сила Созерцания

…Ночь, глубокая ночь. Нет темных облаков, но тьма, тьма… Ибо нет там, где должно быть небо, ни драгоценных россыпей звезд, ни приветливого взгляда богини Селены…

…Я — у входа в храм. Мрачная темень, но знаю я, что это храм благословенной Артемиды. Меня и влечет туда, непрестанно и с силой, и что-то удерживает. И словно в какой-то нерешительности пребываю и колеблюсь, словно ожидаю чего-то… И действительно, появляется, словно бы сгущаясь из тьмы и озаряясь изнутри, едва-едва, нечто округлое и удлиненное, мерцающее и неопределенное… И знаю я, что это встреча, к которой я стремился еще в той жизни, встреча на неведомой спирали реальности, с тем, что когда-то я называл духом Гераклита…

— Мудрость Гераклита в бесконечно живых глубинах храма Артемиды.

— Потому я здесь…

— Но эта мудрость — неприступный путь, и приближающийся к нему без посвящения найдет лишь тьму и мрак…

— Все слова и мысли — лишь тень намека в отношении Него…

— Поэтому я сейчас и молчу здесь, где центр Великого Молчания.

— Но даже здесь невозможно дважды войти в бесконечный и грандиозный поток. В нем одновременно все соединяется и расступается, приходит и уходит.

— Я знаю это.

— Одно и то же жизнь и смерть, бодрствование и сон, юность и старость; это, изменяясь, становится тем, а то снова этим. Жизнь и смерть содержатся как в той человеческой жизни, так и в том человеческом умирании.

— Только вечное — живет, и потому оно является и в преходящей человеческой жизни, и в его умирании. Пробужденное вечное в человеке с одинаковым спокойствием созерцает и то, что люди непосвященные называют умиранием, и то, что они называют жизнью. Посвященный освобождается от тяготения к этому бесконечному становлению: жизнь — смерть, жизнь — смерть, жизнь — смерть…

— Аид и Дионис одно и то же. Но это недостаточно знать рассудком, ибо это бесполезно. Только тот, кто созерцает смерть в жизни и жизнь в смерти, и в обеих — вечное, стоящее над жизнью и смертью, только тот может в истинном свете видеть так называемые недостатки и преимущества бытия. Ибо и в недостатках живет вечное, и потому они являются недостатками кажущимися. Для людей не лучше стать тем, чем они хотят: болезнь делает сладостным и благим здоровье, голод — насыщение, труд — отдых. Как море — самая чистая и самая грязная вода: годная для питья рыбам и полезная для них, негодная и вредная для человека.

— Гармония мира обращена внутрь, но лишь посвященный воспринимает это как единственный реальный путь. А что касается людей обычных, то в своем познании держатся они за преходящее, отвращаясь от вечного. И тогда то, что считают они жизнью, становится для них опасностью, становится важным. Но, как только человек перестает придавать этой жизни безусловную ценность, происходит как бы возврат к детству. И как многое, чем дитя играет, взрослый принимает серьезно! Но посвященный становится как дитя, и тогда жизнь превращается в игру: «важные ценности» для вечности не имеют никакого значения. Игра вечного сохраняет в посвященном ту уверенность, которую отнимает у земных людей серьезность, возникшая из преходящего.

— Как сжигающее и опаляющее пламя, действует созерцание вечного на обычное мнение о вещах. Дух растворяет мысли о чувственном, расплавляет их. Он — пожирающее пламя, и потому огонь является первоосновой всех вещей. И именно потому, что во всех вещах заключается вражда, дух посвященного, как пламя, возносится над ними, претворяя их в гармонию.

— И человек смешан из враждующих стихий, в которых отразилось божественное. Таким находит он себя. Так узнает он в себе духа, который исходит из вечного. Но сам этот дух рождается из вражды стихий, и он же должен примирить их. Это та же всеединая сила, которая вызвала вражду и смешение и теперь мудро должна устранить эту вражду.

— Вечная двойственность, вечная противоположность между временным и вечным в человеке.

— Благодаря вечному он стал чем-то вполне определенным; и, исходя из этой определенности, он должен начать творить нечто высшее. Он одновременно и зависим, и независим. Он может стать причастным вечному духу, созерцаемому им, лишь в меру того смешения, которое произведено в нем этим духом. И именно потому он призван из временного слагать вечное.

— Дух действует в человеке и через человека. Но он действует, исходя из временного: временное действует в душе как вечное, побуждает и борется как вечное. Это стремящееся и борющееся в человеке, то, что рвется наружу в нем и из него, — это его даймоний.