Плотин. Единое: творящая сила Созерцания

— Позвольте и мне сказать вот о чем. Заповедь гностической морали гласит: «Устреми взоры к Богу». Профан может сказать: «А что тут плохого?» Но ведь, открыто и скрыто, эта заповедь как бы избавляет их, гностиков, от напряженного дела нравственного совершенствования, внушает им презрение к миру, телу и всем делам человеческой жизни, даже добродетелям. Но мы можем спросить далее: что мешает устремлять взоры к богу и не воздерживаться от наслаждения или быть несдержанным в гневе, помня об имени божьем, но находясь во власти всех страстей и не пытаясь от них избавиться? Нет, мы знаем, что без подлинной добродетели произносимый бог — лишь слово.

С другой стороны, вовсе не хорошо презирать Космос, богов, находящихся в нем, и все прекрасное в мире: кто любит отца, детей отца не презирает. Конечно, мир людей есть копия, но копия самая лучшая.

Представьте себе, что это был бы за музыкальный человек, который, увидев гармонию в умственной реальности, не был бы взволнован, услышав отображение этой гармонии в чувственных звуках? И что это был бы за знаток геометрии и чисел, если бы он не получил удовольствия, увидев глазами симметрическое, пропорциональное и упорядоченное? Это удовольствие бывает, конечно, только в том случае, если те, кто смотрит на область искусства чувственными глазами, не видят все те же самые предметы (даже и в изобразительных искусствах), но в чувственном узнают подражание находящемуся в мышлении, как бы приходя в трепет и вспоминая истинное. От такого аффекта, как известно, приходят в движение и чувства любви. Поэтому увидевший красоту, хорошо воспроизведшую себя в человеческом лице, от этого лица устремляется к самой тамошней красоте. И нужно быть слишком недеятельным в отношении мысли и ни к чему другому не двигаться, чтобы при виде всей красоты в чувственном мире, всей симметрии, этой великой благоустроенности и картины, являемой звездами (несмотря на их отдаленность), не тронуться от этого сердцем и не проникнуться величием, от всего этого исходящим. Такой человек, значит, ни этого мира как следует не понимал, ни того умного не видел.

Однако если гностикам и приходится ненавидеть природу тела, поскольку они слышали, что Платон во многом порицает тело как то, что доставляет препятствие душе и, по его мнению, вся телесная природа — худшая, то, абстрагировавши ее мысленно, нужно было бы видеть прочее, а именно умную сферу, которая охватывает эйдос, проявляющийся в Космосе. И стремиться ли мыслить эту сферу в движении, когда она водится потенцией Бога, содержащего начало, середину и конец всей сферы, или мыслить ее в покое, когда она еще ничего не приводит в порядок, все равно одинаково хорошо это служит для понимания Души, приводящей в порядок здешнюю Вселенную.

Если же гностики отрицают то, что прекрасное на них действует, то они должны сказать, что вообще не воспринимают раздельно безобразные и прекрасные тела. Однако так они не смогут различать и безобразных, и прекрасных занятий, а также наук, также, конечно, и зрелищ, и даже самих богов, потому что все это зависит от первичного. Ведь если это не прекрасно, то и то умное также не прекрасно, поскольку это прекрасное, конечно, после того и из-за того прекрасно.

Правда, если христиане говорят, что они не признают здешней красоты, то это они делают хорошо, если презирают ее в мальчиках и женщинах, чтобы не снизиться до распущенности. Однако их не за что превозносить, если они просто презирают безобразное, поскольку они к тому же презирают то, что раньше называли прекрасным, — в таком случае как они различают то и это? Также необходимо иметь в виду, что красота — не одна и та же в частях, в целом, во всех частях и во всем; что такая красота находится и в чувственных вещах и в частичных, как, например, в демонах, так что приходится удивляться создателю и верить, что все это — оттуда, и на этом основании называть тамошнюю красоту непреодолимой, не хватаясь за это чувственное, но от этого идти к тому, хотя и не порицая этого. И если внутреннее прекрасно, то нужно говорить, что то и другое согласуется между собою. Если же внутреннее плохо, оно страдает своими лучшими моментами. Кроме того, невозможно, чтобы прекрасное внешне действительно оказалось внутренне безобразным, потому что, если у кого все внешнее — прекрасно, то это благодаря главенству внутреннего.

Однако Вселенной, если она прекрасна, что же мешает ей быть прекрасной и внутренне? Конечно, кому природа не дала совершенства с самого начала, этому, может быть, и невозможно дойти до совершенства, так что он может стать и дурным. Что же касается Вселенной, то ей невозможно быть несовершенной наподобие младенца, и ничто не прибавилось к ней в процессе ее развития, и ничто не присоединилось даже к ее телу. Да и откуда могло бы что-нибудь присоединиться? Она ведь и без того всем обладает. Однако и к душе никто не смог бы что-нибудь примыслить.