Плотин. Единое: творящая сила Созерцания

Есть внешние и есть глубинные пласты внутреннего. Мы же, не имея никакой привычки к выделению внутреннего и не обладая таким умением, гоняемся за внешним и не понимаем, что на нас действует внутреннее. Это подобно тому, как если бы кто-нибудь, видя свое изображение, преследовал бы его, не зная, откуда оно взялось.

Предмет нашего стремления — иной. Красота заключается не в физических размерах. Поэтому она и в науках, в занятиях, вообще в душах. Здесь, на самом деле, еще большая красота, когда ты созерцаешь в ком-нибудь разумность и удивляешься ей, невзирая на лицо (ибо последнее могло бы быть и безобразным). Но ты, отбросив всякую внешнюю форму, устремляешься к внутренней его красоте. Если же она еще не действует на тебя так, чтобы назвать такого человека прекрасным, то, значит, и самим собою ты не можешь наслаждаться как прекрасным, когда смотришь в собственную глубину. Следовательно, напрасно ты стал бы стремиться к этому, находясь в таком состоянии. Ибо ты будешь искать безобразным путем, но не чистым. Потому и не ко всем — слова о таковых вещах.

Итак, и в природе существует смысл красоты, который является первообразом в отношении той, что в теле. Но по отношению к той красоте, что существует в природе, есть свой первообраз — еще более прекрасный логос в душе. Однако яснее всего он в душе возвышенной. Этот смысл красоты, украшая такую душу и освещая ее светом первичной красоты, сам оставаясь в душе, заставляет заключать, каков есть принцип красоты, еще раньше воплощенного в душе эйдос а. Принцип, который уже не становится в чем-нибудь и не пребывает в ином, но только в самом себе. Поэтому он уже и не логос, но творец красоты, существующей в душевной материи. Он — Ум, постоянно Ум, поскольку он не пришел к самому себе извне.

И в данном случае, в отношении этого образа мы имеем знание от Ума, пребывающего в нас в чистом виде или, если угодно, от богов о том, каков существующий в них ум. Именно: все боги возвышенны, прекрасны, и красота их неизъяснима. От чего они таковы? Это — Ум. И они таковы потому, что в них по преимуществу действует Ум в целях своего обнаружения. В соответствии именно с Нусом и существуют они как боги, а будучи богами, они прекрасны.

Дело обстоит не так, что они, боги, иной раз пользуются умом, иной — не пользуются, но так, что они всегда пользуются умом в Уме бесстрастном, устойчивом, чистом. Они все знают и познают не человеческое, но свое собственное, божественное, и то, что зрится умом. И истина является для них и родительницей, и кормилицей, и существованием, и нищетой. И они видят то, чему не присуще возникновение, но что есть само бытие, и самих себя они видят в других. Ведь все там, в Уме, прозрачно: и нет ничего ни темного, ни противящегося взору. Всякий бог ясен всякому. Ибо свет прозрачен для света. И всякий содержит все в себе и, в свою очередь, видит все в другом, так что все находится везде, и все есть все, и каждое все, и потому сияние — беспредельно. Ведь каждое из этого — велико, так как и малое — велико. В Уме и солнце есть все звезды, и каждая звезда, в свою очередь, есть солнце и все. В каждом светиле восходит иное, видится же в каждом все.

И движение в истинном Уме чистое, поскольку движущее, так как оно не отличается от движения, не мешает ему, когда последнее происходит. И покой здесь не нарушается никаким движением, так как он не примешан к тому, что неустойчиво. И прекрасное — прекрасно потому, что оно не находится в не-прекрасном. Для каждого здесь то, в чем он находится, и является тем, что он есть. И то, в чем он находится, бежит вместе с ним, когда он, например, поднимается вверх, и сам он не отличается от занимаемого им пространства. Здесь каждая часть появляется всегда из целого, и каждое, взятое в отдельности, есть одновременно и целое. Для созерцания все здесь — неисчерпаемо.

Видящий видит здесь все больше и больше и созерцает в качестве беспредельного себя самого, и видимое следует в этом только своей собственной природе. Именно жизнь, когда она чистая, никому не приносит утомления. Да и что могло бы утомить того, кто живет наилучше? Жизнь же есть мудрость, и такая мудрость, которая не доставляется умозаключениями. Ибо мудрость здесь всегда целостна и ни в чем не ущербна, чтобы нуждаться в мыслимом искании. Но она существует как первичная и не от другой мудрости. И само бытие есть мудрость, но именно не так, что сначала — бытие, а потом — мудрость. Вследствие этого нет никакой большей мудрости, и знание — в себе совосседает там с умом.

Действительно, все такое существует здесь наподобие статуй, которые видятся сами через себя. О величии и силе мудрости можно судить по тому, что она имеет с собой и содержит как сотворенное все сущее; все последовало за ней, и она есть сущее, и оно совозникло с нею, и оба они — одно, и бытие здесь есть мудрость.

Итак, все происходящее, будь то произведения искусства или природы, создает некая мудрость. И творчеством везде водительствует мудрость, „софия“.