Плотина

Он направился в бригаду Шишко с тайной надеждой, что и там как-нибудь наладилось дело. И попал как раз к такому моменту, когда над выгородкой висела, укоризненно покачиваясь, пуская струйки воды, полная бадья, крановщик из своего поднебесья гудел сиреной, требуя опорожнить посуду, а в самой выгородке пыхтели трое бетонщиков и сам Шишко, нарядившийся в желтый жилет стропальщика. Пока не было бадьи, он работал ручным вибратором, а теперь, бросив вибратор, спешил, тяжело увязая в сыром бетоне, на свободное место — принимать бадью. Остальные тряслись над работающими вибраторами. Их дожидалась еще одна порция бетона.

— Ну что, ударнички, зашиваетесь? — громко спросил Юра, возвышаясь над бортом и морщась от налипающего на лицо снега.

— Не видишь, сколько нас? — огрызнулся бригадир.

Юра еще с тех дней, как был сменным прорабом и особенно много времени проводил в бригадах, так и остался для многих просто Юрой, и к нему почти весь участок, по крайней мере все бригадиры обращались на «ты». Хорошо это или плохо для авторитета руководителя, он пока что не знал да и вряд ли сумел бы что-то изменить теперь. Оставалось положиться на время, которое само расставляет людей по ранжиру и определяет, кого называть по имени-отчеству, кого до седых волос по имени, а кого и по кличке…

— За то, что вас мало, благодарите своих друзей, — ответил Юра бригадиру.

Шишко промолчал, но один бетонщик, расслышав разговор, вставил:

— Благодарности начальство выносит, а наше дело — знай вкалывай.

— Я-то вынесу! — пообещал Юра. — Но на вашем месте я тоже устроил бы им…

— Темную, что ли?

— Можно и на свету.

Впрочем, не было никакого смысла вот так препираться или кого-то заочно прорабатывать — надо было прорабатывать бетон. Если в начале смены у них такая запарка, то и всю смену будут трепыхаться, как рыба в сачке. Чего доброго, еще бетон «закозлят». Отец разобидится. «В такой-то день!» — скажет.

Юра спустился в выгородку и пошел по сырому месиву к свободному вибратору. Надо поддержать у ребят дух и помочь выбраться из затора.

Взявшись за ручки вибратора, он повытащил его из бетона и включил. Вибратор затрясся, задергался в руках, будто хотел вырваться, не желая подчиняться чужому. Но Юра уже вспомнил все его повадки и не мешал ему ни трястись, ни дергаться, ни тем более погружаться в сырую массу, пахнущую не то болотом, не то прогрессом. Сложный аромат научно-технической революции… Двое других бетонщиков тоже поочередно вонзали в бетон вибраторы и сами врастали ногами в вязкую массу. Бригадир, опростав бадью, взялся за лопату и начал выравнивать да приглаживать бетон у стенки опалубки. А внизу под плотиной гулко бухнулась о землю неловко опущенная крановщиком пустая бадья, фыркнул нетерпеливый «белаз», пододвигаясь к ней кузовом, чтобы в одно опрокидывание снова наполнить ее.

Передышки теперь не будет, пожалуй, до самого обеденного перерыва, определенного каждой бригаде по специальному графику и рассчитанного только на то, чтобы спуститься вниз, дойти до котлованной столовки, громко названной «Столичная», побросать в рот достаточно сытный (если взять два вторых) обед, выкурить сигарету и вернуться в выгородку.

Юра быстро вспотел в своей нейлоновой, на подкладке, куртке и заметил, что ветер стих и начало пригревать солнце. Оно выглядывало из-за туч все чаще и светило все дольше. От высоких берегов било в глаза белое яркое отражение. Река сверкала мелкими, как чешуя, бликами и накатывала на перемычку сплошным серебряным наплывом, непрерывным и нескончаемым, словно какие-нибудь излучения. Уровень ее, кажется, поднялся, воды стало больше, она чуть-чуть угрожала. С праздничной улыбкой, весело, но все-таки предупреждала: «Вы со мной не очень-то шутите, ребята, я ведь ого-го-го какая!..» А на скалах и в логах лежал и дразнил глаз этот неурочный и тоже праздничный весенний снег. Голубым и белым стал мир. Тихо было. Только привычные, незамечаемые звуки стройки не прекращались поблизости и в отдалении. Природа же вокруг словно бы погрузилась в самосозерцание — и похоже было, что понравилась сама себе в нынешнем ангельском одеянии. Затаила дыхание. Широкой ясной улыбкой озарился весь чуть замороженный (а может, и завороженный) лик ее, и она нежилась теперь под солнышком, исходя свежей здоровой истомой. А в воздухе было что-то такое, что бесхмельно пьянило, размаривало и будоражило, рождая мечты и отвагу.

— Ну, парни, пошли теперь к девчатам, — сказал Юра, щурясь от снега. — Обед!

3