Плотские повести

Ему-то я и позвонил. И он, бывают же благодарные люди, в тот же день приехал ко мне. Мы выпили, повспоминали добрых и злых преподавателей, позлословили о Плешанове, которого за трусость, проявленную в 93-м, сослали на каторжные работы в ЮНЕСКО, перебрали однокурсниц. Выходило теперь так, что ему не довелось попробовать только мою жену, а мне - только его… Наконец я рассказал о случившемся.

- Шантаж, - после длительного раздумья определил Ваня.

- Ну, это я и сам понял.

- Надо писать разговоры с ней на пленку. Через час срочно вызванные очкарики быстро присоединили к моему телефону какую-то штуковину - и Ваня кивнул:

- Звони ей!

Катерина, конечно же, сидела дома и ждала моего звонка, даже трубку подняла после первого же гудка. Я представил себе, как все это происходит: она любила болтать по телефону, лежа на тахте и поставив аппарат себе на живот.

- Это я…

- Привет, Зайчуган! Ты подумал?

- Да. Твои условия?

- Я ничего не скажу мальчикам о твоих денежках. Но ты переведешь полтора миллиона долларов на мой счет. Запиши номер - 16148. Лось-банк. С кем там поговорить, ты знаешь… Когда все сделаешь - перезвони!

В трубке раздались короткие гудки. Я даже представил себе, как она, скинув с живота телефон, кувыркается на тахте, повизгивая от радости и торжества. Ей сейчас хорошо! Ей по-настоящему, до воплей, до скрежета зубовного, хорошо! Не то что со мной…

- Вот стерва! - только и вымолвил Кирпиченко. Шантаж был налицо - и Ваня мог действовать.

- Что будем делать? - спросил он. - Сажать?

- Правильнее было бы грохнуть!

- Ну, этого я не слышал, хотя тебе, конечно, виднее…

- Я не могу без нее… Я ее люблю.

- Что? После всего!

- После всего…

Конечно, вызволяя Катьку, я по-слюнтяйски часто использовал разные производные от слова «любовь». Я делал это нарочно… Тактика. Но тайная правда заключалась в том, что даже после всего случившегося я не хотел терять Катьку. Я хотел, чтобы она была рядом - раздавленная, униженная, беспомощная - и оттого особенно нежная. Может, это и есть любовь? В конце концов, раньше словом «чахотка» называли любую болезнь, если человек чах. А я - чах, потому что в кулачке у этой стервы была зажата моя игла!

- Что ты предлагаешь? - пожал плечами Кирпиченко.

- Ее надо напутать. Так напутать, чтобы она на всю жизнь запомнила: от меня ей никуда не деться. Никуда!

- Ну-у нет! Вы будете друг друга пугать для полноты чувств, а мои ребята подставляться! Эх, Шарманов, всегда тебе какие-то стервы нравились.

- Ваня, помоги! - попросил я.- Ради нашей дружбы! Я же тебе никогда не отказывал…

- Хорошо. Мы ее напугаем, но ты с ней расстанешься. Навсегда. Я не хочу, чтобы однажды мне пришлось считать количество дырок в твоей башке!

- Не могу без нее! - повторил я, повесив буйну голову.

- Я тебя предупредил, - ответил Ваня голосом джинна, выполняющего последнюю просьбу зануды Аладдина.

…Штурм Катькиной квартиры громилами спецназа, прикрывающимися металлическими щитами (для достоверности их предупредили, что внутри вооруженная банда), навсегда запомнился соседям и случайным очевидцам. Представляю, что пережила сама Катька, когда дверь ее квартиры обрушилась на пол под мощными ударами и мужики в камуфляже и черных масках с матерщиной вместо «ура» ввалились в ее уютную квартирку, любовно обставленную и украшенную настоящим Зверевым и «Митьками».

Мой психоаналитик, член-корреспондент Академии педагогических наук и лауреат премии имени Ушинского, уверяет, что воспитание - это процесс нанесения зарубок на психику. Без соответствующей зарубки изменить поведение невозможно. Чем сильнее недостаток - тем глубже должна быть зарубка. Если это действительно так, то моя зарубка получилась что надо - до кости, до самого мозга стервозной Катькиной кости!

Я забрал ее через день из Лефортова, тихую, жалкую, растерянную…

- Зачем ты это сделала? - спросил я, усадив ее в машину.

- Это не я…

- А кто?

- Когда-нибудь расскажу.

- Когда?

- Когда пойму, что ты меня действительно любишь…

Я сделал вид, будто поверил. В конце концов, и она тоже имела право поиграть этим безразмерным словом «любовь». Главное, что Катька стала ручной голубицей. Как и требовали Гоша с Тенгизиком, она безвылазно сидела дома, читала по-французски Пруста. Когда я возвращался из офиса, Катерина угощала меня ужином, всякий раз изобретая с помощью поваренной книги что-нибудь необыкновенно вкусненькое. Я ел, а она смотрела на меня с такой нежностью, с какой обычно кормящие матери смотрят на сосущего младенца.

- Десерт будешь? - спрашивала она.

- Конечно, - отвечал я.

И мы падали в постель, как в небо. Иногда среди ночи я вдруг открывал глаза, вглядывался в ее спящее лицо и скрипел зубами от нестерпимых приступов нежности.

«Прав, прав старый бисексуал Шекспир: самые лучшие жены выходят из укрощенных стерв!»

13. БОЛОГОЕ

- Это что за остановка? - Павел Николаевич отогнул краешек занавески с синей надписью «Красная стрела».

За окном началась пристанционная суета огней.

- Остановка может быть только одна - Бологое. Других нет, - ответил я.

- Отлично! Жизнь кидается в нас розами.

- Почему?