Пловец (сборник)

В это раннее утро двое рабочих, стоя на подъемнике, льют из шланга струю в лицо статуи. Щеткой смывают городскую пыль, осевшую на ее огромных грудях, животе. Я не знаю, кто позировал скульптуру, когда он ваял скульптуру. Это могла быть только Тамуна, которую я все еще люблю, которая снится мне в снах, которая перестала бросать ядра и вышла замуж за дискобола, которая стала невероятно огромной, которая, появляясь иногда на проспекте Руставели, шла в толпе как двухметровая женщина-гуманоид и не знала, что за ней в отдалении иду я, вспоминающий темноту кинозала и глаза девочки, ожидающей моих поцелуев.

Я стою перед филармонией, рабочие закончили мойку статуи, она блестит зеленой бронзой в лучах восходящего над Тбилиси солнца. Если б я мог похитить эту статую! Взвалить ее на плечи, протащить по улицам так, чтобы моего преступления не увидели постовые милиционеры. Я нес бы ее по улице Дзнеладзе, где только что сняли трамвайные рельсы, через Александровский сад и улицу Кецховели, я вышел бы к Музейному переулку и, открыв окна, внес бы статую в свою комнату. Не пролезли бы руки – я отбил бы их. Венера Милосская прекрасна и без рук! Вся комната была бы полна ею, не было бы места для стульев, стола, кровати, но мне ничего не надо, только я и Тамуна! Я бы спал рядом с ней, я просыпался бы рядом с ней! Я начинаю сходить с ума. Что за бредовые видения посещают меня? Я оглядываюсь по сторонам, смотрю на утренних прохожих, хочу отогнать от себя эту чушь, вижу живую Тамуну в двух шагах от себя. У нее заплаканные глаза, она остановилась, неожиданно столкнувшись со мной.

– Здравствуй, Тамуна!

Через месяц я поселился в доме Сумбата Соломоновича.

Я стал вторым мужем Тамуны, от которой год назад ушел дискобол, она была одинока и несчастна.

День, когда мы вновь встретились, был самым счастливым днем моей жизни. Мы поднялись на пантеон, место наших детских свиданий, обошли могилы великих поэтов, я ей читал стихи Галактиона Табидзе.

По узкой тропинке мы пробрались в густые заросли жасмина и нашли каменную полупещеру, скрытую от глаз жасминовыми ветками. Сели на горячие камни и поцеловались, как десять лет назад. Забыв обо всем на свете, я смотрел на свою Тамуну. Я чувствовал себя обладателем самого большого сокровища в мире. Я был Али-Бабой в пещере, полной бриллиантов, сапфиров, изумрудов и жемчуга. Это был удивительный день и удивительная ночь. Под нами простиралось море огней. Тбилиси осветил себя иллюминациями в честь Дня Победы. В небе с треском рассыпались фейерверки салюта, глаза моей Тамуны загорались то красным, то зеленым, то желтым, то оранжевым светом. Один из огненных зарядов пробил листву и упал перед пещерой, разбрасывая искры, он догорал у наших ног.

На горе Мтацминда мы провели первую ночь любви. Одурманенные душистым ароматом жасмина, мы лежали на старых листках газеты «Лело», оставленных кем-то. Утром я нашел две маленькие перламутровые пуговицы, спросил Тамуну, ее ли они. Тамуна осмотрела себя и сказала «нет», – видимо, и пуговицы принадлежали тем, кто посетил до нас эту пещеру, тем, кто, наверное, был так же счастлив, как и мы, проснувшись в свежей листве, пении птиц, солнечных бликах.

Мы услышали смех, раздвинули ветки и увидели синий вагончик фуникулера, детей с воздушными шариками, родителей, нарядно одетых, старушек, жмурившихся на солнце. Вагончик проплыл над нашими головами. Никто не знал, что на святой горе Мтацминда, возвышавшейся над городом Тбилиси, в пещере проснулись двое влюбленных.

Через несколько дней Тамуна привела меня в свой дом.

Дверь открывалась множеством ключей. «Конспирация», – сказал я и улыбнулся. «Это все отец, он помешан на замках». – «Такое сокровище». Дверь наконец открылась. И я увидел железные клетки, от пола до потолка. В них сидели белые куры, сотни, тысячи, а может, больше тысячи кур. Тихо шумело вентиляционное устройство, в комнатах было прохладно, не чувствовалось запаха куриного помета. На кровати посреди этого куриного царства лежал Сумбат Соломонович и шумно сморкался в большой носовой платок. «У меня грипп, не подходи ко мне близко», – сказал он мне и громко чихнул. Куры всполошились, закудахтали. Сумбат Соломонович недовольно посмотрел на них. «Включи телевизор», – обратился он к дочери.

Вокальный ансамбль «Рустави» пел нежнейшими голосами.

– Ты можешь зарезать курицу? – спросил меня Сумбат Соломонович.

Я никогда не резал куриц, но сейчас, чтобы понравиться родителю моей Тамуны, я был готов на все.

– Да, могу! – ответил я.

– Сегодня меня ждут клиенты. Сделай это вместо меня!

Я растерянно смотрел на больного.

– Тамуна, покажи ему, что надо сделать.

– Папа… – Тамуне хотелось отвести от меня отцовское поручение.

– Тамуна, не будь дурой! – Сумбат Соломонович выражался без обиняков, ясно и просто. – В ванной найдешь нож, а Тамуна принесет кур.