Плывун

Но при полном согласии
с несговорчивым теодолитом
мы по струнке прошли
мы прошли между быдлом и бытом,
повторяя слова,
знакомые камню и ветру,
со смыслом избитым,
смыслом избитым.

Раздалось два-три неуверенных хлопка. Публика почуяла неладное, она угадала пародию, невольно сорвавшуюся с губ артиста, и пародии этой не приняла. Слишком наглядна была здесь эта плоскость с переменным углом, чтобы ее пародировать.

Жанне, однако, песня понравилась, хотя автора она не угадала, Пирошникову пришлось объяснять, что это шутка, и это испортило ему настроение — он отложил гитару.

— У меня час отдыха, — объявил он и отвернулся от камер.

Таджики, похватав молотки и отбойники, снова принялись производить шум. Публика начала рассасываться, но телевидение и не думало сворачивать провода. Теперь Жанна интервьюировала Ларису Павловну, которая вынуждена была срочно поменять точку зрения на Пирошникова, что ей блестяще удалось, а потому наш герой предстал в ее мемуарах юношей, ищущим смысл бытия, а вовсе не алкоголиком, каким был еще вчера.

И тут перед турникетом возник настоящий юноша восемнадцати-девятнадцати лет с длинными и прямыми белыми волосами, свисающими из-под вязаной шапочки.

Глаза юноша имел голубые, а взгляд выдавал наивность на грани идиотизма. И еще — губы его были неестественно красны, будто покрашены.

«Юноша бледный со взором горящим… — вспомнилось Пирошникову. — Гей, похоже».

— Мне нужен Владимир Пирошников, — проговорил он, отвечая на немой вопрос Ларисы Павловны.

— По какому делу? — нелюбезно ответила та.

— Пустите молодого человека, — распорядился Пирошников, не дождавшись ответа юноши.

Ларису Павловну перекосило от такой вольности, но она сдержалась, помня о телевидении, которое уже устремило камеры на эту сцену.

Юноша миновал турникет и приблизился к Пирошникову.

— Что вам угодно? — спросил тот.

— Меня зовут Август, — сказал юноша тихо.

«Очень приятно. Январь», — мысленно проговорил Пирошников, но вслух произнес:

— Я Пирошников. Слушаю…

— Я хочу учиться у вас.

— Вот как? Чему же?

— Силлабо-тоническим практикам.

«Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется», — продолжил мысленный комментарий Пирошников.

— Но я не обучаю этому, — сказал он.

— Я заплачу, — умоляюще проговорил Август.

— Стоп, мотор! — раздался крик Жанны.

Она подскочила к Пирошникову и затараторила:

— Чудесная сцена, чудесная! Владимир Николаевич, ну давайте! Давайте сымпровизируем! Коллективная медитация. Как там у вас? Мо-кузэй, да? Чудесная будет концовка!

— Вы уверены? — спросил Пирошников.

Он почувствовал злость и внезапный кураж, типа «море по колено».

— О’кей, — сказал он и захлопал в ладоши. — Слушать всем! Настроиться! Гуцэ, поднимай своих!

Молдаванин поднял таджиков с пола, выстроил их в два ряда.

— Так, хор есть. Солист тоже. Слушать внимательно. Я пою блюз, сопровождая его магическим заклинанием, которое произносим хором, на выдохе… Мо-ооо! Кузэй! Понятно?

Таджики закивали, как ни странно.

— Они знают, — махнул на них рукой Гуцэ. — Они это часто поют.

В этот момент в бизнес-центр с улицы протиснулся Геннадий, обнимавший обеими руками большой белый унитаз. Он бочком прошел турникет и остановился, с недоумением наблюдая за мыльной оперой.

— Внимание! — воскликнул Пирошников и, взяв в руки гитару, ударил по струнам.

Я спросил Тебя, что мне делать,
если жизнь бесследно прошла?
Я спросил Тебя, что надо делать,
когда кончились все дела?
Но я еще жив, мама,
я все еще жив, мама,
а ты давно умерла.
Я уже опоздал на поезд,
я бреду по рельсам один.
Я надеюсь лишь на Тебя,
потому что ты — Господин.
Но я еще жив, мама,
я все еще жив, мама,
хотя я последний кретин.

Август глядел на Пирошникова широко раскрытыми глазами, как Лазарь на Иисуса. Жанна беззвучно дирижировала операторами, показывая, куда направить камеру. Таджики были неподвижны.

В этой гребаной жизни
я забыл, кого я люблю.
В этой гребаной жизни
я продаюсь по рублю.
Но я еще здесь, мама,
я все еще здесь, мама,
и я места не уступлю.
И когда я сойду туда,
где равны изгой и кумир,
И когда я приду туда
на их мрачный последний пир,
Я буду счастлив, мама,
о как же я буду счастлив, мама,
как сбежавший в рай дезертир.

Пирошников замолчал и после короткой паузы начал тихо и грозно:

— Мооооооо…

Таджики подхватили:

— Моооооооо…