Плывун

«Нет, неправда, — возражал он себе. — У нас в школе не было никаких национальностей, хотя мы знали, что Борька Мушин азербайджанец, Лера Шмуклер — еврейка, а толстая девочка Инна Попандопуло — вообще гречанка. Но это знание никак не влияло на наши отношения. Ни в малейшей степени!»

В школе… Больше, чем полвека назад. Ты еще вспомни Крещение Руси. Окрестили всех, кто под руку попал, — и дело с концом. Правда, вряд ли там были негры…

«И все же крот… — подумал он, — Слепой ленивый крот. Никак не медведь. Мы льстим себе…»

…И снились ему ледяные ромашки, целое поле ромашек, покрытых корочкой льда, как леденцы на палочках. Они качались, ломались и падали, а он шел по этому полю к горящей на черном небе одинокой звезде под перезвон падающих хрустальных венчиков.

Глава 36. Дерево

Пирошников проснулся и обнаружил, что Серафимы рядом нет. Он накинул любимый халат и вышел в гостиную. Дверь в комнату Юльки была приоткрыта, но, когда он заглянул туда, то увидел, что девочки тоже там нету. «К Августу сбежали… — догадался он не без досады. — Удивительные существа женщины! Так безошибочно чувствуют талант… А ты уже толст и ленив, как… крот!»

Дался ему этот крот.

Он посмотрел на часы. Было аккурат без трех минут десять. Иными словами, через три минуты должна была начаться первая радиопередача.

И действительно, ровно в десять часов что-то щелкнуло в невидимом репродукторе под потолком и голос аспиранта Браткевича произнес:

— Доброе утро, дорогие друзья домочадцы и наши гости из разных уголков России и Ближнего Зарубежья. Предлагаем прослушать литературно-музыкальную композицию на стихи русских поэтов — «Вставай, страна огромная!»

— Твою мать!.. — тихо выругался Пирошников. — Думать надо же! Нашли момент!

Он пожалел, что вчера вечером позвонил Браткевичу и рассказал об избиении Августа. Как видно, творческая бригада решила ответить словом.

И действительно, грянули незабываемые аккорды песни «Священная война», но быстро смикшировались, и голос Залмана, явно подражавшего диктору Левитану, начал читать:

Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.
Не страшно под пулями мертвыми лечь,
Не горько остаться без крова,
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
Свободным и чистым тебя пронесем,
И внукам дадим, и от плена спасем
Навеки!

Снова заиграла музыка, это было вступление к какой-то знакомой песне, но Пирошников пока не мог угадать. Его отвлек сигнал мобильника. Звонил Геннадий.

— Владимир Николаевич, спуститесь в вестибюль, пожалуйста. Срочно, — сказал он голосом, не предвещавшим ничего хорошего.

Пришлось спускаться вниз. Пока Пирошников ехал в лифте, тоже оборудованном трансляцией, голос Марка Бернеса пел:

Враги сожгли родную хату,
Сгубили всю его семью.
Куда ж теперь идти солдату,
Кому нести печаль свою?
Пошел солдат в глубоком горе
На перекресток двух дорог,
Нашел солдат в широком поле
Травой заросший бугорок…

Выйдя из лифта, Пирошников увидел в центре вестибюля скопление людей, среди которых сразу бросились в глаза двое в белых халатах. Они склонились над лежащим на полу человеком, в котором Пирошников узнал джигита с хищным орлиным носом, виденного давеча здесь же, в компании сородичей.

Он был бледен, глаза закрыты, но дышал часто и шумно. Врачи что-то делали с его головой.

Открылась дверь на улицу и в вестибюль неторопливо, вразвалку вошли три милиционера в зимних куртках и шапках. Один офицер и два сержанта.

А Бернес все пел про солдата, вернувшегося с войны.

От группы, окружавшей джигита и колдующих над ним врачей, отделился Геннадий и сделал два шага к милиционерам. Они начали о чем-то беседовать, как вдруг Геннадий заметил Пирошникова и сделал приглашающий жест: подходите!

Пирошников подошел и сдержанно кивнул ментам.

— Наш хозяин, — представил его Геннадий.

— Документы? — спросил офицер.

Пирошников достал паспорт, который всегда был при нем, и протянул ему.

А Геннадий продолжал излагать ситуацию, которую знал со слов той же вахтерши. С утра группа кавказцев, как всегда, собралась под лестницей, было их человек пять. О чем-то галдели, как выразился Геннадий. Как вдруг в вестибюль ворвалась толпа подростков из близлежащих домов численностью чуть ли не вдвое большей, вооруженных к тому же обрезками труб и арматуры.

Схватка была короткой, по существу, ее не было. Кавказцы бежали, уворачиваясь от ударов, на месте битвы остался лишь их предводитель по имени Тимур, как сказал Геннадий. Он получил-таки сильный удар трубой по голове, но череп остался цел.