По багровой тропе в Эльдорадо. Повесть

Но нет, небольшая птичка с огненно-красным оперением не доверяет мне. Ей, конечно, очень холодно, сегодня на редкость промозглое утро, но она храбрится, прыгает по камням, с любопытством поглядывает на меня и не улетает. Удивительная птица! Она не поет, а громко хрюкает, совсем как свинья. Помню, как смеялись мы над толстым Педро, когда он полчаса искал в чаще у подножия гор дикого кабана и обнаружил, к своему великому разочарованию, лишь такую вот красавицу птичку. Любопытно, что эту занесло так высоко…

Улетела… Странно, как странно все в этом диком краю… Птицы, хрюкающие, как свиньи, и ревущие, как быки. Похожие на старцев обезьяны с черными бородами и бакенбардами, которых мы видели в предгорьях в самом начале похода. Красивые и гордые ламы, похожие на верблюдов без горбов, их вкусное мясо дважды спасало нас от голодной смерти. И даже сами скалы и горные пики поражают своим невиданным великолепием….

Сегодня я дозорный, мне следует смотреть в оба - десятый день индейцы не оставляют наш отряд в покое. Но я не могу не залюбоваться величественной картиной, что открылась моему взору. Гигантские каменные стены, бурые, желтые и серые, вздымаются к поднебесью, заканчиваясь остроконечными пиками. Глыбы скал беспорядочно громоздятся одна на другую, а вдали, будто острия боевых копий, вонзившихся в серое небо, ярко пламенеют кроваво-красные вершины гор-великанов, обрамленные белизною вечных снегов. Рядом с диким величием царственно спокойных гор невольно ощущаешь, как мал и бессилен человек, как ничтожен он в своем честолюбии, в своих жалких потугах казаться властелином земли.

Вот и я, Блас де Медина, безусый конкистадор, мечтающий о славе Писарро и Кортеса 9. Много ли успею я сделать за свою жизнь, чтобы на смертном одре сказать: да, свершено все, что возможно было свершить мне, человеку, чтобы без сомнения и страха предстать на страшном суде? В отряде капитана Орельяны началась моя взрослая жизнь, в семнадцать лет я стал воином, чей долг - сражаться во имя прославления христианства и испанской короны. Но хватит ли у меня сил и мужества, чтобы пронести этот крест через всю жизнь, чтобы стать человеком с сердцем из чистой дамасской стали - таким же неистовым в битве и твердым в своей вере, как великий человек по имени Франсиско де Орельяна.

Десять дней пробиваемся мы с боями через горы, следуя по пути, проложенному войском Гонсало Писарро. Этот путь обозначен предельно четко: сожженные индейские деревни, обгорелые черепа и кости - по таким следам узнаем мы поступь Гонсало. Только однажды, сбившись с дороги, мы наткнулись на селение диких, которого не коснулась железная поступь губернатора Кито. Воспоминание о том, что произошло тогда, мучительно терзает меня, как ни стараюсь я убедить себя в правоте нашего святого дела. Стоит лишь закрыть на мгновение глаза, и снова я вижу окровавленные руки бородатого Муньоса, который со смехом швыряет индейского малыша в огромный костер, опять предстает предо мной юный красавец Агиляр, протыкающий животы старухам, и добродушный толстяк Педро, подвешивающий за ногу израненного нашими мечами воина… Да, я, знаю: языческие души замученных нами дикарей обретут спасение на небесах, и это радует и утешает меня, но я не в силах побороть в себе отвращение и ужас, когда вспоминаю кровавую расправу в индейском селенье. Не помогают и молитвы: пока что дева Мария не хочет вселить в мое сердце подобающую настоящему конкистадору твердость.

Впрочем, мы ведь тоже терпим великие муки в этом походе. Голод постоянно терзает нас, а холод лишает ловкости и силы. Как мухи, гибнут наши полуголые индейцы носильщики, только половина всадников сохранила своих лошадей. Разве забуду когда-либо я, как брели мы по обледеневшему снегу, спускаясь с горы, как кровоточили наши озябшие ноги и как, поскользнувшись, с жалобным ржанием покатился в пропасть конь моего друга Хуана. Едва-едва не утащил он за собой своего хозяина. Один лишь меч остался сейчас у бедного де Аревало, но я безмерно счастлив, что мой Хуан по-прежнему шагает живой и невредимый рядом со мной.

Звук шагов вывел меня из задумчивости. Я осторожно выглянул из-за валуна: со стороны лагеря ко мне приближался астуриец 10 Овьедо, маленький кривоногий солдат с изрытым оспой лицом. Он шел, тяжело ступая по острым камням изодранными в клочья сапогами, перетянутыми у ступней и щиколотки гибкой лозой. Закутанный по горло в грубошерстный плащ, снятый с убитого индейца, грязный и заросший, он мало напоминал бравого солдата конкисты.

Впрочем, после столь длительного карабканья по горам все мы выглядели не лучше его.

- Иди, парень, отдыхай, - вяло сказал Овьедо, приблизившись. - Что, все тихо?