— Мне хочется организовать где-нибудь в Индии, лучше всего в Бангалуре, хорошую картинную галерею из произведений местных индийских миниатюристов и современных художников, — рассказывает он. — И еще мне хочется собрать в одном месте свои картины и картины моего отца. Неустроенные как следует, без надлежащего ухода и охраны, они часто безвозвратно гибнут. В Хайдарабаде, например, не так давно существовала небольшая галерея работ моего отца. Там было около двенадцати очень хороших его полотен, но вся галерея погибла. Ее сожгли фанатики. Кто-то распустил слух, будто собираются сносить стоявшую по соседству мечеть. Разъяренная толпа разбила все дома вокруг и подожгла здание экспозиции. Слух оказался ложным, но погубленного не воротишь!
Из соседней комнаты Рерих приносит автопортрет отца, памятью которого он очень дорожит. Старик Рерих рисовал себя уже в преклонных годах. На нем головной убор вроде колпака. Он в очках, пальцы у него чуткие, нервные. Этот автопортрет и еще несколько других картин старшего Рериха художник бережет как зеницу ока и никогда не расстается с ними.
Давно уже наступил вечер. За интересной беседой мы не заметили, как в окна студии начала заглядывать слепая ночь. В кармане у меня билеты на ночной поезд в Майсур, а уходить от гостеприимных хозяев не хочется.
Мы встаем, прощаемся с хозяевами, благодарим за хлеб-соль.
— Я очень рад, что вы заехали ко мне, — говорит Рерих, — Надеюсь, встретимся в Москве. До свидания!
В СТОЛИЦЕ ВОДЕЯРОВ
Мы приехали в Майсур глубокой ночью. Отчаянно зевавший шофер такси отвез нас по темным улицам в английский отель Карлтон, где мы досыпали ночь под москитными сетками, пахнущими пылью, чесноком и временем.
Только утром мы могли вполне оценить место, куда нас «занесло». В самом деле: чем черт не шутит, пока бог спит! Нашей резиденцией была небольшая темная комната без окон. В ней стояли две деревянные кровати с жесткими как камень постелями, старинные стол, стулья и комод. Потолки, балки и деревянные стены были темными от времени. На красном плиточном полу лежал истрепанный ковер. Вместо крана с раковиной для умывания на треноге стоял древний, совершенно обитый эмалированный таз. Рядом с ним красовалась большая медная кружка.
Карлтон оказался старинным английским отелем, или, как здесь называют такие учреждения, пансионом, в котором заезжие англичане останавливались еще больше ста лет назад. Наверное, немало разного люда повидало это старинное под черепичной крышей приземистое здание с широкими верандами, на которых стоят древние, совершенно ободранные кресла. Как-то подсознательно отель Карлтон ассоциировался в наших глазах со всей одряхлевшей Британской империей.
Когда, кое-как управившись с почтенными предметами туалета, мы пошли завтракать, то оказались в тесной, наполненной застарелыми кулинарными запахами дайнинг-рум (столовой) со столом посередине. Стены столовой были увешаны свежими яркими календарями и старинными синими блюдами с цветными рисунками. Сюжеты их были взяты из староанглийской жизни. По бокам на столиках красовались горки старого, не слишком хорошего саксонского фарфора, который нам до сих пор доводилось видеть лишь в музеях: чайнички, тарелки, блюдца и чашки. Глядя на них, можно было подумать, что мы очутились вдруг в Англии прошлого века.
Со стены прямо на нас смотрел портрет женщины в короне, усыпанной бриллиантами. Художник постарался придать ее вполне ординарному лицу побольше красоты и вдохновения. Это была Елизавета Вторая — королева Англии. Рядом с портретами висела табличка с предостерегающей надписью, что бог — высший судия — незримо присутствует в этом доме. Ему вверяют хозяева отеля свою судьбу. И все тут должны соблюдать благочестие.
Единственный слуга в отеле, согнутый годами старик индиец, странно гармонировал с темными стенами отеля, несвежими скатертями и посудой, покрытой сетью трещин. Он принес нам невкусный, плохо приготовленный завтрак, кофе с разбавленным молоком.