По диагонали

– Отец нас бросил, мне ещё года не было.

И я невольно подумал о том, что со времён В.С. Макаренко прошло много лет, а беспризорщина так и не искоренилась. Касаемо матерей-одиночек, то это вообще весьма болезненная тема.

Если раньше, лет так двадцать, было стыдно об этом даже думать, то теперь каждая вторая женщина бьёт себя в грудь, рвёт на голове волосы, повизгивая в каком-нибудь официальном местечке, добиваясь своих прав, намекая на обязанности государства, напоминая о том, что она, мол, мать-одиночка, что весь мир ей должен.

Мои мысли то оправдывали таких героев и героинь, то казнили их без суда и следствия. Но это только в моей голове. Заключения же на бумаге я делал строго по науке, а не по убеждениям. Но вот один из посетителей и вся его жизнь совершенно не поддавались никаким схемам и уж тем более не ложились в рамки правил, каких бы то ни было наук.

В одной из детских песен были слова: «Вычитать и умножать, малышей не обижать – учат в школе, учат в школе, учат в школе…» Чему учили моих подопечных, я затруднялся ответить. И пытался лишь то винить школу и учителей в разрушившейся жизни детей, то семьи, неудалые и обездоленные, то государство в целом, бросившее ниву образования на произвол судьбы.

И эта самая судьба теперь била по каждому из моих отрицательных героев своим оружием. Всякие бывали в моём кабинете «пришельцы», но один из них совершенно не выходил из головы.

Таких приводят ко мне по их желанию – ничего вроде бы необычного. Они изливают душу, просто говоря о содеянном, и, как правило, заключая свою речь тем, что они ни в чём не виноваты, больше никогда не предстают перед моими очами.

Иногда я проводил с ними какие-нибудь тесты, техники. Результаты были ожидаемые для меня, я бы даже сказал, предсказуемые. Но бывали и другие случаи…

Однажды пришёл ко мне на приём молодой человек, сел молча напротив. Я думал сначала, что он глухонемой. Тупо смотрел себе под ноги, повесив голову вниз, как бы рассматривая свою или мою обувь.

Сколько бы я вопросов не задавал ему, он в ответ только смотрел вниз, изредка поворачивая голову в сторону окна, закрытого решётками, застеклённого наглухо, без фрамуг и форточек. Такой бастион выглядел основательно, так крепко, защищённо, что ни единого звука внешнего мира не проникало в него.

Я наблюдал за юношей, пристально и скрупулёзно, слегка даже побаиваясь, не понимая, чего от него ждать. Наконец, я спросил посетителя после его продолжительного молчания:

– Может, ты хочешь домой? Понимаю тебя, – пытаясь всё-таки вызвать его на разговор, начинал издалека.

В ответ тишина…

– Ну сколько же мы можем разговаривать в одни ворота, – уже заводился я сам с собой, не показывая это ему, сидящему по-прежнему неподвижно.

А он всё молчал.

– Расскажи, что тебя ко мне привело?

Он снова не проронил ни слова. Хотя я-то знал, что он объявил голодовку, но повода такой выходки не понимал.

– Ты мать-то свою помнишь? Она, наверное, тебя ждёт… Верит, что сын её хороший, лучше всех, – не терял я надежды, понимая, что если он продлит свою голодовку, то может произойти непоправимое, и я буду считать себя виноватым в том, что не смог этого предотвратить.

И тут что-то произошло с моим посетителем.

– Не надо так стараться. Что же вы надрываетесь? К вам есть одна единственная просьба: пусть во время «Выпускных» меня не выводят на прогулку. Я не могу слышать больше эти вальсы…

– Понимаю, ты дитя своего времени, – начал, было, я, вам не до вальсов.

– Это вы не о том, – буркнул он под нос.

Я не понял, что именно он хотел этим сказать, поэтому продолжил в надежде разговорить его:

– Кто только не восхищался ими раньше, ну, скажем, веке так в восемнадцатом. Когда звучит Шопен, Шуберт, Чайковский, может, и сегодня гурманы этого дела до упоения заслушиваются, но вот только не молодёжь, которую почти под прицелом водят толпой в филармонию для прослушивания какого-нибудь концерта органной музыки, дабы приобщить к культуре в школьные годы.

Когда же они выходят из-под крыла педагогов, то явные предпочтения их не на стороне классики. Рэп, рок со своей мелодичностью, танцевальностью, скорее всего, ближе вашему веку и веку моих детей, – поделился мыслями я, – да и песни эти: куплет, припев, куплет, припев, – однообразие сплошное. Хотя лёгкая, ненавязчивая музыка звучит повсюду.

– Как раз всякая музыка здесь ни при чём, я говорю именно о школьном вальсе…

– А что при чём? И почему школьный вальс? – не ожидая такого поворота беседы, я полез в душу человека, который меня туда не приглашал, но, по всей видимости, пришёл ко мне именно за этим – облегчить свою душу.

Он снова закрылся. Время его посещения закончилось. Больше он ко мне не приходил, но я просьбу его не оставил без внимания, о чём засвидетельствовал в заключении, которым руководство воспользовалось. Результат был достигнут – голодовка прекращена.

Я же заинтересовался делом моего «гостя» и его прошлой жизнью.

Глава 2

Детство