По дорогам идут машины

Пете было не больше тринадцати лет, но сильная воля уже проглядывала в его узких серых глазах. Ребята его слушались и заметно побаивались. Играл он от скуки, небрежно забрасывал заостренную с двух концов палочку толстыми, успевшими огрубеть от работы пальцами в квадрат, начерченный на земле, бил, почти не глядя, но все у него получалось ловко и точно.

Люся — левша — играла не хуже мальчиков. Она умела драться, и на обоих ее коленях виднелись болячки, похожие на изюмины.

Николка играл с полной серьезностью и дотошно следил за правилами. Он стоял, настороженно приоткрыв рот, и все время выкрикивал: «Люська, чего ты три шага шагаешь! Петро, гляди, она камушек подкладывает! Ага, промахнулась: второй раз нельзя!»

Немного подальше лохматый парнишка пытался развязать зубами затянутый узлом шнурок своего левого ботинка. Он давно был погружен в это занятие и ни с кем не разговаривал. А еще дальше, на откосе насыпи, почти до самой станции виднелись группы мальчиков и девочек, собравшихся по три, по четыре человека. Некоторые из них, так же как и Николка, первый раз в эту весну вывели на пастьбу коз, а многие пришли просто так — посидеть да побеседовать.

Несколько дней тому назад сошел снег. Маленькие полянки яркой, новорожденной травки, не тронутые еще ни пылью, ни суховеями, блестели на рыжей сырой земле. Козлята с розовыми копытами радостно прыгали вверх и вниз по откосу.

Тяжелые облака, сгрудившись, неподвижно висели над горизонтом, заслоняя солнце, и хотя до вечера было еще далеко, над плоской, пустой равниной, кое-где покрытой кустарником, над извилистой проселочной дорогой, над крышами деревни, над кирпичным зданием станции стыли серые туманные сумерки. Все стало расплывчатым и неясным, как в непогоду: возле станции смутно чернело дерево, у горизонта едва виднелась лиловая покатая горушка, за поворотом проселка желтело что-то похожее на кучи песка.

На шлагбауме переезда через железную дорогу сторожиха зажгла фонарь, и от этого казалось еще сумрачней и туманней.

— Глядите-ка, уже домой пора, а Помидор только еще пасти ведет, — сказала Люся, замахиваясь набивалкой.

К насыпи направлялся толстый коротконогий мальчик лет шести в большой железнодорожной фуражке. Полные щеки его были до того красны, будто он целый день просидел у открытой печки. Мальчик пятился к насыпи и с трудом тянул козу. Коза мотала головой и, приседая, упиралась.

— Уматывай, Помидор, отсюда! — закричала Люся. — Здесь наши, колхозные, пасут. Ваша эмтеэс вон там пасет!

— Эта земля не ваша, — пыхтя, отвечал Помидор. — Это земля железнодорожная. Вот пойду на станцию, дяде скажу, он вас всех отсюдова…

— Смотри, не уйдешь — как пульну, — и Люся, неумело закинув руку за шею, замахнулась палочкой.

— Попробуй, пульни только, попробуй… — торопливо заговорил Помидор и попятился. — Я тебе так пульну, что ты… что ты не захочешь… — и он неожиданно заревел.

— Иди, не бойся! — крикнул ему Петя. — Паси где хочешь. А ты, Люська, его не задевай. Всем травы хватит…

— Да, хватит! Вовсе негде скотину пасти стало. Скоро на самые рельсы загонят. Вчерась Евгения Федоровна скатерть повесила сушить, а Ефимкина Машка угол у скатерти начисто сжевала. Евгения Федоровна выскочила, руки в мыле, кричит: «Ефим, Ефим, иди-ка сюда, я тебе уши повытягиваю», а он и идет, ровно она ему конфетину посулила.

— И лгешь все ты, — сказал парнишка, который развязывал зубами шнурок на ботинке. — А я-то и не пошел вовсе…

— Нет, пошел, сама видала, пошел… Всю землю до самых огородов на клетки поделили.

— Это травополье, — сказал Петя. — От травополья хлебушка больше соберем.

— Все равно, как в прошлый год, суховей спалит.

— А чтобы суховей не спалил — деревья садим. Понятно? И пруд выкопали для этого… Евгения Федоровна, когда хлеба погорели, в библиотеку спряталась да плакала, а ты с тридцать девятого года, а ничего не понимаешь. И играть с тобой неохота…

Петя далеко закинул набивалку и сел.

— Сегодня папа приеде-ет, — сказал Помидор, растягивая слова, — машину на поезде привезе-ет. Теперь в нашем эмтеэсе много машин будет, а у вас, в «Светлом пути», — две только, а в «Заре» — так и вовсе одна…

— Слышь-ка, Петро, — начал Николка таинственным голосом. — Вечор я надумал такую машину, которой ни бензина, ни автола — ничего не надо. И мотора не надо: сама будет бегать.

— И не побежит без мотора машина никакая, — заметил парнишка, сняв, наконец, ботинок и вытряхивая из него песок.

— Побежит. Был бы у меня магнит, я бы ее сам сделал. Вот слушай. Видел я картинку: сидит верхом на осле турок и держит впереди себя удилище, а на конце лески привязана морковка. Морковка болтается у осла под носом. Он хочет морковку достать и идет вперед. А морковка едет вместе с туркой.

— Называется, надумал машину!.. — сказал Ефим.

— Постой. Вот если взять большенный магнит да приладить спереди к железной машине. Машина-то станет к нему притягиваться, покатится, а магнит вместе с ней вперед поедет. А?

— Ничего не получится, — равнодушно сказал Ефим.

— Почему?

— Потому что будет твою машину не остановить…