По дорогам идут машины

Мирза взял электрический фонарик и направился к трубе, по которой сжатый воздух подавался в 3019-ю скважину. Была черная ночь. Светлое пятно от фонарика то вспрыгивало на трубы, то падало на землю, усеянную ракушками, и ночь из-за этого пятна казалась еще темнее. «Опять не удастся к докладу готовиться», — подумал Мирза. Он разыскал воздушную линию и, ведя по ней мутным лучом, пошел вперед по направлению к морю.

— Кто это? — послышалось из темноты.

— Бедирханов.

— А, мастер? А я уже хомут ставлю. Посвети-ка. Склонившись над трубой, работал Исаев.

— Как это ты так быстро?.. — спросил Мирза, направив свет на его руки, ставшие от этого зеленоватыми.

— А шел мимо, услышал — свистит, как Соловей-разбойник.

— Много еще дела?

— Минут на пять.

Мирза смотрел на проворные пальцы Исаева и думал о своем послезавтрашнем докладе. На этот доклад придут инженеры и лучшие мастера трестов «Азнефти». И Николай Артемович Далакян, помнивший Мирзу еще совсем неопытным мальчишкой, тоже придет слушать. Хорошо бы пригласить старшего брата, преподавателя, и девушку Фаине, студентку медицинского института. Но брат не сможет пойти, ему днем некогда, а Фаине, наверное, будет непонятно и неинтересно слушать о том, какие новые способы применяет Мирза, чтобы увеличить дебит скважин.

— Все в порядке, — сказал, поднимаясь, Исаев.

— Нет, немного еще пропускает — кажется, шипит, — возразил Мирза и наклонился к трубе. Едва слышное змеиное шипенье доносилось от хомута.

— Неплотно. Дай-ка ключ.

Мирза наклонился еще ниже, попробовал ослабить гайку, чтобы рывком сильней затянуть ее, но вдруг сильный поток воздуха под давлением в сорок восемь атмосфер выбился из-под хомута, ударил о землю, и острая струя песка, как нож, полоснула Мирзу по глазам…

Через несколько минут Николай Артемович, сам управляя машиной, мчал Мирзу в глазную поликлинику, повторяя все время:

— Только не открывай глаза, только не открывай…

5

И в тот день, когда должен был состояться доклад, Мирза лежал в палате глазной клиники. Все лицо его — и щеки, и нос, и подбородок — было забинтовано марлей, и только для левого, почти не пострадавшего глаза врачи оставили узенькую щелку.

Было утро. Мирза беспокойно вертелся на постели. Вчерашний разговор с заведующим всю ночь не давал ему покоя. Николай Артемович приходил на несколько минут, рассказывал разные пустяковые вещи, а на вопрос о том, сколько нефти дает 3019-я, опустил глаза и торопливо пробормотал: «Все в порядке — дает сколько положено…»

Мирза достаточно хорошо знает заведующего. Ясно, что с 3019-й приключилась какая-то беда. Но какая? Сегодня Николай Артемович придет снова, но и сегодня от него нельзя будет добиться правды. Нужно бы пробраться как-то по коридору в канцелярию клиники, позвонить по телефону в распределительную и выведать все у ребят. Правда, в пижамных штанах мышиного цвета да в просторной больничной рубахе не очень удобно итти в канцелярию, но делать нечего. Узнать о 3019-й нужно обязательно.

Мирза сел в постели и ногами стал искать туфли.

В это время дверь отворилась, и вошел Николай Артемович в развевающемся докторском халате. За ним появилась маленькая голубоглазая старушка-сиделка и остановилась у порога.

— Не пускают, — сказал Николай Артемович, сердито косясь на старушку. — Тоже, порядки! Приходи от четырех до шести. А если я не могу от четырех до шести. Здравствуй, Мирза.

Мирза улыбнулся. Заведующий в белом халате был похож на парикмахера.

— У нас порядок такой, товарищи, — заговорила сиделка. — Доктор Лукомник станет обход делать, так и вам попадет, и мне за вас…

— Вот тут, Мирза, я тебе кое-что принес… — сказал Николай Артемович и снова покосился на старушку. Она, видимо, сильно мешала заведующему. — Вот здесь конфеты, сыр, персики… — продолжал он, — а вот в этом кульке помидоры…

— Зачем принесли? — перебил его Мирза. — Здесь и так столько дают, что я доесть не могу… Все в тумбочке стоит….

— Подожди, подожди, ты меня слушай… Ты здесь делай, как я говорю: во-первых, выполняй указания врачей, ты теперь не начальник, а подчиненный. Во-вторых, — не думай о деле. Не беспокойся. Я каждый день на твоем участке. В-третьих… вот тут помидоры… — Николай Артемович нагнулся к Мирзе и тихо пробормотал: — А в кульке, где персики, чертик спрятан. Выпей с помидорчиками, а склянку под лекарство можно употребить. Доктора тут все женщины, они этого дела не понимают. Много пить нельзя, а сто граммов больному для настроения можно… Ты что такой хмурый?

— Стыдно.

— Что стыдно?

— Вот лежу и думаю: первый промысел работает, второй промысел работает, все промысла работают, контора бурения работает, а я лежу, ем, пью, да и только.

— Подожди. Еще и ты наработаешься.

— Знаю. А все равно стыдно. Когда лошадь в гору телегу везет — все слезли, помогают, а ты один в телеге сидишь, не стыдно тебе? Скажите, Николай Артемович, чтобы побыстрее мне голову размотали. Скажите им, что меня нельзя долго держать.

— А вам уходить пора, — проговорила старушка. — Десять минут прошло, а вы через пять уйти обещали…

— Сейчас иду. Мирза, есть у тебя какая-нибудь просьба?