Дальше шли еще несколько лиц, потом снова неизвестный Данила Иванович съел один ужин, а на следующий день — один завтрак, и уехал.
Я с интересом перевернул страницу и в это время услышал голос:
— Вы что это у меня ревизию наводите?
На пороге стояла девушка в легоньком коверкотовом пальто с плечиками и в резиновых ботиках. У нее было широкое скуластое и открытое лицо с дубленой коричневой кожей, ее голова была повязана деревенским бабьим-цветастым платком.
Я извинился и положил тетрадь на место.
— Механик эмтеэсовский не приходил? — спросила Люба, указывая на левую кровать.
Я сказал, что никого еще не было.
— Значит, все еще в Поддубках, — усмехнулась она. — Понравилось ему, наверно, песни наши слушать.
— Какие песни?
— Частушки. Там, в Поддубках, каждый день новые. Туда со всех деревень за частушками ходят. Там и про колхозные дела, и про любовь, — про все складывают. Вот эмтеэсовский механик вчера только приехал трактор чинить, а про него уже частушка сложена. Больно тихо работает парень. Как это сложено, обождите: «Ваня Иванов из эмтеэс вчера под трактор полез, а починит его Ваня не раньше посевной кампании». Я эту частушку позабыла, она там складно сложена. Вам что сготовить: яишницу или, может, картошки поджарить?
Она пошла за перегородку, в свою половину, переоделась и вышла на кухню. Пока я умывался, печь была затоплена и на сковородке кипело масло.
— Вы, наверно, давно ждете? — говорила Люба. — Вот тоже была в Поддубках. Целый час цыганочку танцовала. Даже плечи заболели. А никак не уйти. Больно песни хорошие поют. Вот, глядите, поддубенская частушка.
И она, улыбаясь, запела, поводя в такт плечами:
— И тут горло дерут, — недовольно проговорил, входя на кухню, высоченный парень с руками, вымазанными в автоле. На пуговице его синего мокрого комбинезона висел электрический фонарик.
Я понял, что это был Ваня Иванов.
— Так я же про любовь, — отвечала Люба. — Я про трактористов не пою.
Даже не посмотрев на нее, парень начал умываться, расплескивая воду и на пол и на стену. Умывался он долго и сердито. Утеревшись, он снова вышел на кухню и спросил:
— Кто у вас там всякие глупости сочиняет?
— Поддубенские ребята складывают, — ответила Люба. — Вам что: яишницу или, может, картошки поджарить?
— Не надо ничего. Завтра разбуди меня в пять часов.
Парень ушел, а мне вдруг самому захотелось сходить в Поддубки, послушать поддубенские частушки и обязательно разыскать человека, который их складывает.
Моя работа оказалась довольно сложной. И у Синегорья и у Поддубок до объединения было по девять полей, а теперь предстояло запланировать новый общий зерновой севооборот и заново организовать кормовую базу. Для повышения урожайности очень важно, чтобы последовательность культур на полях севооборота не нарушалась. Но при укрупнении полей в первые годы соблюсти это условие очень трудно, а иногда и совсем невозможно. Вот, например, в Синегорье на первом поле травы второго года пользования, а на соседнем, поддубенском, озимая рожь. Как эти поля соединить в одно? Что на нем сеять?
Вот и приходится с утра до ночи разговаривать с местными агрономами, с председателем колхоза и бригадирами, ходить по полям. Не удивительно, что я как-то совсем забыл про поддубенские частушки и про их сочинителя.
Долго пришлось ломать голову из-за поддубенской птицефермы. Птицеферма эта была гордостью колхоза. Прекрасное здание с шиферной крышей, с паровым отоплением и электрическим светом было построено только в прошлом году на границе поддубенских и синегорских земель, и по новому землеустройству оно оказывалось совсем не на месте, как раз посредине седьмого поля зернового севооборота. Как ни жаль было этого здания, но приходилось перенести его на другое место. Я показал Василию Степановичу Боровому, председателю объединенного колхоза, свои расчеты, и, скрепив сердце, он согласился.
И вот однажды, когда я был у Василия Степановича, он сказал, что ферму уже разбирают. Я удивился. Новый план землеустройства еще не был утвержден, и мне казалось, что председатель действует рискованно.