По дороге к концу

Впрочем, меня удивляет все еще скромное количество штрейкбрехеров в этой кампании, потому что в писательской среде мне ни разу не удавалось быть свидетелем какой-либо организованной попытки улучшить нашу общую судьбу без того, чтобы немедля, на каждом собрании, не столкнуться с шутовскими, чрезмерно артистичными тварями, подонками, которым всегда хочется доказать, по какой причине мы не имеем права получать ни цента больше, чем 11,75 гульдена за декламацию рассказа на радио, у которого денег куры не клюют, или обязаны совсем ничего не просить за рассказы, которые без твоего на то разрешения помещают в сборник, а ты и так ничего с них за это не имеешь, даже экземпляра книги, на появление которой случайно обращает твое внимание кто-нибудь со стороны. (Что и произошло со мной уже дважды в случае с замечательным издательством Б. в городе У.) Нет, в этот раз все совсем неплохо. Я не думаю, что А. де Б. принимает все за чистую монету, к тому же он такой нежный романтический юноша, только представьте, который любит говорить об очень высоких и чистых идеалах и который как-то сказал по радио, я сам слышал, что в странах с коммунистическим режимом дела идут не так плохо, как говорят, о чем мне, конечно, трудно судить, а все эти сотни тысяч беженцев, так они просто сплетничают напропалую, ясно ведь как день, правда, сам я там никогда не был, разве что в Восточном Берлине. Стало быть, на него я не разозлился, еще по той причине, что он пишет такую милую поэзию, воспевая материнство, плодородие и тому подобное, в общем, красоты жизни, которые и в самом деле есть, если вы только хотите их видеть.

Нет, я начал раздражаться в тот момент, когда, видимо после долгих и сосредоточенных раздумий (потому как кампания уже продолжалась с неделю), поэт Г. С., который еще никогда в жизни не позволял себе такой роскоши, как иметь собственное мнение, в конце довольно длинной статьи в ежедневнике поведал нам свои предчувствия, что в деле литературных субсидий все запуталось; ну да, для этого нет необходимости подписываться на конфессиональную утреннюю газету, как я считаю, я имею в виду для того, чтобы подобное прочитать, даже если забыть о богохульственной карамельной поэзии, которую в таких газетах помещают в Пепельную Среду[167] на первой полосе и ты вынужден, скрипя зубами, хотя бы пробегать ее глазами, потому что она набрана шрифтом такого размера, который невозможно проигнорировать.

Но на самом деле все чудесным образом компенсируется: при отсутствии четкого мнения у этого необезображенного интеллектом любителя хереса, этого шутника Г. Б., мы можем лицезреть все богатство половинчатых суждений в духе «да», «нет» и «воздержался», и, вдобавок, еп passant,[168]вечные жалобы, что он до сих пор не получил никакой награды; учитывая такую активность, еще и умудряться прожить без перхоти, — вот уж задачка не из легких, как мне кажется. Между тем, что касается меня, пусть ему дадут эту награду, хоть я и не смогу сказать, за что, потому что в его бесполых писульках я не встречал еще ни одного предложения, которое от заглавной буквы до точки не было бы лживым и фальшивым. Вот, высказался, время от времени это полезно. Профессор В. уверил меня, что с медицинской точки зрения это очень хорошо и таким образом я предотвращаю опасность возникновения повышенного кровяного давления. («Доктор меня полностью поддерживает», как сказал мне один женатый гомосексуалист лет девять назад.)

По какой причине к интриганам присоединился мой Ученый Брат и приземлился в компании вышеназванного Г.Б., и даже в компании амстердамского журналиста К., который, может быть, хранит спокойствие наших парков и нашу нравственность, но чье имя, даже сокращенное до инициалов, я считаю маранием бумаги, — этого я не понимаю, потому что не вижу, в чем состоит его интерес публичного оспаривания моих пяти гульденов. Я, однако, предполагаю, что в его выступлениях виновата семейная болезнь Ван хет Реве, так называемая Ван-хет-ревистская высокомерность, которая в основном выражается в позывах к парадоксальным и раздражающим высказываниям. В начале письма я заговаривал об уровне, вот, моему Ученому Брату, боюсь, как раз этого уровня и не хватает, потому как то, что во мне смогло развиться в откровенную и впечатляющую манию величия, в нем достигло лишь отметки малозначительного педантизма.

Но оставим эту грустную тему, я и так в печали. Вновь в который раз, «погода для народа». Иногда, если ветер почти совсем утихает и солнечный свет, очень тихий и старый, как мир, проходит сквозь тучи, а я смотрю в иллюминатор на уродливые легковушки на набережной и где-то вдалеке между домами замечаю маленькое деревце — может быть, тоненький клен или березку, — сотни зеленых листков которого похожи на зеленые зеркальца и так далее; ах, все такое далекое и такое усталое.