По дороге к концу

Мы снова выпили по двойной порции — этот Скорпион может быть очень щедрым и очаровательным, если захочет. За окном быстро темнело, и мне в голову приходили многочисленные и различные мысли, из которых каждая была очень интересна сама по себе, но вместе они были совершенно бесполезны и слишком схематичны. Как мог я предугадать, что всего через пару месяцев буду вот так же сидеть у окна, все будет чуть иначе, но и совсем такое же, как прежде: дней десять назад мы так же сидели здесь, в деревне у поэта Нико В.,[232] а в гостях у него был старый бард Герард д. Б.[233] Много усилий приложил Нико к тому, чтобы заполучить к себе из Амстердама этого царственного отпрыска поэтического рода, таланты которого должны были раскрыться в полную мощь у камина или у костра; в тот день д. Б. не пошел в кафе Е., а, условившись, наконец, с Нико, уже в семь часов утра ждал того на верхней ступеньке лестницы своего многоэтажного жилища, по которой не отваживался спускаться сам, в то время как Нико обещал прийти только к двум часам пополудни. Транспортировка оказалась тоже нелегкой задачей и затянулась до поздней ночи, потому что при каждой смене лошадей — в Алкмаре, а также в Ден Увре и Волсварде — выпивалось по паре стаканов колы с двойной порцией выдержанной можжевеловой водки. Литровку, которую им дал с собой в дорогу владелец кафе К., они выпили еще в автобусе на Болсвард, а оттуда умчались в ночь на такси, высунувшись из окна, рыча и восторженно вопя. На следующий день посетители летней резиденции Нико увидели старого, замученного, изнуренного певца, даже на вид какого-то волокнистого, будто петух, который так стар, что и на забой не годится; он сидел в кресле в гостиной, коротая время в попеременных попытках расшифровать местную газету объявлений и скрутить папиросу — впрочем, ни то, ни другое не получалось, потому что буквы двоились в глазах, а пальцы его слишком опухли для утонченных действий. Так прошел первый сухой день. По истечении пяти дней, проведенных на соке и молоке, он уже мог более-менее хорошо видеть, передвигаться по дому и выдавать связные сообщения, и веки его гноились значительно меньше. Но ноги были все еще уродливо распухшими.

Писательница-про-заек А. в. Б., которая случайно тоже приехала к Нико погостить, время от времени присаживалась на корточки около кресла и спрашивала д. Б. сладеньким голоском:

— Ян (Герарда д. Б. зовут, вообще-то, Ян), ты, наверное, хочешь выпить стаканчик простоквашки?

«Господи Исусе, это покруче, чем песнь бокалов, полных жемчугов», думал я, в ужасе все это созерцая. «Не хочется даже думать о том, что и мне когда-нибудь понадобится подобная помощь».

Когда я зашел к ним на следующий день после обеда, все верну лось, как мне показалось, к состоянию природного равновесия: писательница-про-заек А. в. Б. уехала, а царственный отпрыск поэтического рода сидел, беззаботно болтая, у окна, пододвинув кресло как можно ближе к подоконнику, на котором разместились уже открытые бутылки: одна с водкой, одна с коньяком и светло-зеленая бутылка мерзкой конструкции — квадратная, сужающаяся книзу, — в которой находилась молодая можжевеловая водка, я от нее, вообще-то, не в восторге, хотя это, конечно, лучше, чем ничего. Он пил беспрерывно, но не торопливо, а в комнате, обычно такой сырой, приятно пахло кабаком. Д. В. сообщил мне, что ему очень нравится вид из окна:

— Здесь так красиво, просто чертовски красиво.

Как я понял из повествования Нико, выдерживать дренаж больше не было сил, и прошлым вечером он, в конце концов, «понатаскал домой всякого разного». Я увидел, что на полу стояло уже довольно приличное количество стеклотары. Те сто гульденов, что хозяин кафе Е. дал им с собой на транспортные и другие расходы, давным-давно были истрачены, за исключением отложенной Нико суммы на обратную дорогу, слегка округленной в большую сторону, к ней он притрагиваться не хотел.

— Подлей ему еще. Ты ведь тоже хочешь выпить?