По дороге к парку Горького

Нашёл я её быстро, она стояла ближе к выходу, с двумя чемоданами на колёсиках, в зелёном платье в цветочек и с солнцезащитными очками, а волосы её прикрыты шляпой. Даже под всем этим костюмом я вижу распухшее от слёз и синяков лицо. Она молча мне кивает, и мы под руку спускаемся вниз и едем. Честно скажу, впервые я испытываю такой адреналин! Теперь мои привычные соседи по вагону, самая обычная поездка кажутся мне квестом, где главная задача – защитить девушку от чудовища. Мы сидим вместе, вцепившись друг в друга за руки, как любовники после долгой разлуки. Я чувствую её дрожь, ледяные пальцы сжимают руку до такой степени, что костяшки белеют. Мне больно, но я молчу. Что моя боль по сравнению с неё, когда она должна каждое утро просыпаться только с одной мыслю: «Лишь бы он меня не убил»?

«Станция парка Горького…»

Анна вздрагивает и поднимает меня с сиденья, мы бежим по эскалатору, ноги у меня тяжелеют, но я бегу, она с грохотом тащит чемоданы, а люди, обычные пассажиры, с недовольными минами расступаются в сторону. Мы поднимаемся наверх и на несколько минут останавливаемся отдышаться; ноги у меня затвердевают и трясутся, я с трудом перевожу дыхание, а пот течёт со лба, потемневшая футболка прилипает к телу. У Анны вид не лучше: очки и шляпа спали, чемоданы снизу стёрлись.

Мы друг другу улыбаемся – устало и облегчённо. Всё обошлось…

Неожиданно Анна меняется в лице: белеет и кричит, отстраняется в сторону. Едва я успеваю обернуться, как что-то тяжёлое прилетает по голове, и я теряю сознание.

…Первое, что я слышу сквозь пелену тумана – крики и плач, гудение и свисты. Я ощущаю, как лицо моё сморщивается от боли. Кто-то нежно меня приподнимает, и вдруг резкий запах выветривает из меня всю сонливость. Я приоткрываю глаза и тут же щурюсь от яркого света… но не от люстры, а от фонаря.

– Тише, тише, всё хорошо. Главное – не смотрите по сторонам.

Я, наконец, открываю глаза. Много народу – полиция, «скорая», обычные люди, окружающие меня полукругом. Вокруг них ходят полицейские, прогоняют зевак и огораживают их лентой. Надо мной склоняется медсестра, перевязывает мне голову. Взгляд мой падает на лужу крови у ног, и я провожаю её взглядом, пока не нахожу у подножья тело Анны. Я вижу только ноги… а голова стучит по ступеням. Над ней рыдает, склонившись, Фёдор, всё такой же потный и грязный, весь в крови, а возле него лежит окровавленная бита. Его заковывают в наручники и проводят к выходу, а я снова проваливаюсь в темноту.

…Станцию парк Горького закрыли на неопределённый срок, однако я туда приходил снова и снова – только со следователями. Очень много раз – раза три, это точно, – я подходил к окровавленной площадке, вставал возле засохшей лужи крови на полу, возле эскалатора, из-под которого торчали светлые волосы, и рассказывал о том, что произошло.

С тех пор проходит месяца три. Станция теперь работает в своём обычном режиме, как будто ничего и не было. Но, поднимаясь к выходу, я всегда смотрю под ноги – на едва видимое посторонним глазом пятно крови.