По дорожкам битого стекла (СИ)

Макс отложил в сторону очередную книгу, в которой не понял ни слова. В последнее время у него не ладилось с художественной литературой. Рано или поздно понимаешь, насколько сильно книги идут вразрез с реальной жизнью. Книжные сюжеты слишком упорядочены, и когда жизнь состоит из сплошного хаоса, там не найдёшь ответов на вечные вопросы и не узнаешь себя в героях, за исключением того, что они любят заваривать кофе точно так же, как ты, или слушают те же самые песни.

Но это не сильно волновало Макса сейчас, гораздо сильнее его беспокоила собственная брешь в душе. Эти книги твердят о любви, объясняя этим все самые несуразные поступки героев. Любовь — это то, что заставляет зарыть в землю собственный эгоизм. Именно сейчас до него дошло, что он так ни разу никого и не любил. Любили ли его? Но этот вопрос останется без ответа.

Он любил этот уродливый мир, лица людей, животных, друзей, случайных подруг, но никогда не отдавал предпочтение кому-то конкретному. Его любовь была бесформенной и безразмерной, как огромный ком жвачки.

Хотелось с кем-нибудь поговорить, но Элис уехала, а Герман торчал на дне рожденья матери, играя в примерного сына. Оставался только Дани. Макс застал его на кухне за прослушиванием Боба Марли. Макс вообще не понимал, как можно слушать «The Wailers», не будучи укуренным, но Дани презирал марихуану, стало быть, у него просто было хорошее настроение.

— Слушай, а ты когда-нибудь кого-нибудь любил? — спросил Макс прямо с порога.

Дани снова опешил. Макс заметил, что он вздрагивает каждый раз, стоит только к нему обратиться, но почему-то на Германа он так странно не реагирует.

— Ну разве только свою правую руку, — заявил Дани.

— Гм, значит, я не один такой, — Макс потянулся за сигаретой.

— Нет, я просто сказал о более удачных моих влюблённостях. Об остальных своих слабостях я как-то не хочу вспоминать. Тёлки — это зло, зло с сиськами. Если какая-нибудь бабца захочет быть с тобой, то беги от неё, чувак, беги на край света, иначе она испортит тебе жизнь. А уж тёлки в жизни музыкантов ведут прямиком в могилу.

— Понял, — Макс послушно кивнул. — После концерта в субботу пойду искать себе тёлку.

— Да ты двинулся.

Но Макс пропустил его слова мимо ушей. Он понял, что ему стало скучно от собственной размеренной и тихой жизни, что настало время устроить себе эмоциональный взрыв. Каждый рано или поздно начинает сознательно портить себе жизнь. Ох уж этот сложный мир человеческих взаимоотношений.

* * *

Всю неделю они репетировали как проклятые, так что от собственных песен начало тошнить точно так же, как и от переходных хитов. Макс видел теперь всё несовершенство своего творчества, но был не в силах что-то изменить в такой короткий срок. Всё, что он мог сделать, — это просто петь лучше. Герман давно начал ощущать себя зомби, машинально исполняющим свои партии. Он порезал палец до крови, но старался всем видом не показывать, как ему больно. Позднее он уже привык к собственной боли, стараясь спокойно плыть на её волнах.

Макс замечал, как смотрит на него Лукреция. Этот взгляд казался просто невыносимым, он терзает даже сквозь закрытые веки и пелену песни. Это какая-то необъяснимая животная ненависть, та, что беспричинна, как настоящая любовь. Максу вдруг показалось, что если все нормальные люди ненавидят от ума или сердца, то ненависть Лукреции шла из её вагины. Им не из-за чего было враждовать, за все полгода знакомства они не перемолвились и словом. Макс знал, что сестра Германа его недолюбливает, но чтобы так… это было для него чем-то новым. Её бесил его голос и само присутствие в радиусе километра. Макс знал, что эта бомба негодования скоро рванёт, но он не хотел её провоцировать до концерта. Вот только работать становилось всё более неуютно. Он постоянно сбивался, тогда Лукреция шипела сквозь зубы, кивая каждому слову из замечаний Германа. Воронёнок вообще казался более нервным, чем обычно. Хотя, казалось бы, куда уж дальше?

К Максу снова вернулось забытое на время ощущение всеобщей ненависти. Он знал, что это опасно. Скоро всё обернётся снежным комом.

— Нахера нам вообще нужны клавиши? — выдал он, удаляясь покурить под негодующий гул сзади.

* * *

Утром перед концертом дико хотелось выпить, но весь алкоголь истёк ещё вчера, а бежать за новым было как-то неудобно. Пора было научиться выходить на сцену трезвым. Макс наблюдал за Германом, тот не психовал, что уже казалось странным. Он вообще не притрагивался к гитаре, лишь валялся на кровати и смотрел «Бивиса и Баттхеда».

— Знаешь, мне кажется, эти двое — лучшие в истории музыкальные критики, — заметил Воронёнок. — Просто они говорят всё, что думают, без всякого официоза.

— Как думаешь, что бы они сказали про нас? — спросил Макс просто так, чтобы поддержать беседу.

Вместо Германа голос подал Дани откуда-то с пола:

— Слышь, баклан, это же тёлки без сисек. Но ничё, мне нравится басистка. Она клёвая.

Герман кинул в него пустой бутылкой из-под колы. Роль «самой красивой тёлки» он решил оставить за собой.