По дорожкам битого стекла (СИ)

Они въехали в Тулу спустя три часа дороги. Макс прильнул к стеклу, изучая грязные улицы города. Он был так же мал, как его родное днище.

— Вы когда-нибудь играли в провинциальных клубах? — спросил вдруг Герман.

Все промычали что-то невнятное в ответ.

— Ну так вот, значит, главное ничему не удивляться, особенно хреновому звуку. Это в порядке вещей, но публика не жалуется. Им плевать, подо что колбаситься. Хорошо будет, если меня самого допустят за пульт.

Они попали на какую-то местную пати в кинотеатре, переоборудованном в клуб. «Crow» досталась роль хэдлайнеров. Радовало тут только дешёвое пиво и странная доброжелательность окружаюших. Ещё в гримёрке Макс почувствовал себя хреново. Подскочило давление. В аптечке нашлась пара таблеток обезболивающего, которое сделало всё тело ватным и разморенным. Стало мерзко, но он не звезда, чтобы отменять выступление из-за какой-то головной боли. Он никому об этом не сказал, но по лицу было видно, как ему хреново.

Они отыграли этот концерт крайне паршиво. Благо половину косяков этого вечера можно было списать на звук. Свои выступления — это единственное, за что группе действительно бывало стыдно. Макс стоял столбом, не в силах даже пошевелиться. Герман в какой-то момент наступил на шнур, из-за чего тот вылетел во время песни, но удалось довольно быстро вставить его на место. Всё шло через задницу, но публика старалась этого не замечать.

После концерта какие-то девчонки утащили их к себе на вписку. Макс старался окончательно не умереть, но всю ночь его непередаваемо тошнило. Он жалел о том, что у него нет сил, чтобы нажраться вхлам, как и вся остальная группа. Всё, что ему осталось, это жаловаться на жизнь девушке, которая так отчаянно хотела от него любви. Если бы он был жив, то наверняка бы её осчастливил, а так оставалось просто болтать с ней в перерывах между поблёвом. С утра все с трудом загрузились в автобус и двинулись вперёд.

— Если я умру в этом туре, то этом не будет ничего удивительного, — Макс развалился на матрасе, придерживая голову, чтобы она не отвалилась.

— Я тебе не позволю.

Герман злился из-за того, что не может сейчас играть по причине больной головы Макса. Это единственное, чем он тешил себя в поездке. Куда гуманнее было бы вообще отпилить ему эту бесполезную часть тела. Мешало только то, что он через неё поёт. Всё, что Воронёнку осталось сейчас — это много и сильно пить. Макс просил его постоянно гладить его по голове, в надежде, что это поможет ему заснуть. Но настроение у Германа было совсем не романтическое.

— Пора перестать так употреблять, а то второй день мигрени меня уже просто размазывает, — сказал Макс. — Это просто смерти подобно… Хотя нет, смерть приятнее.

Следующим городом был Курск, похожий на один большой скучный спальный район. Он казался жутким и пресным.

— Я не представляю, как бы я жил в таком городе, и что бы я делал ночью, когда некуда пойти? — спросил Герман, оглядывая улицы.

— Ты бы ничего не делал. Ты бы сидел дома, боясь выйти с наступлением темноты, потому что ты патлатый, — сказал Джефф.

Все остальные понимающе переглянулись, так как не являлись москвичами и не понаслышке знали ситуации в маленьких городах. А Герман крайне редко бывал в спальных районах Москвы, считая даже Красносельскую или Тульскую глубокой деревней. Зато он отлично знал все подворотни центра. Его виденье Москвы сильно отличалось от остальных.

Курск показался всем слишком пыльным. Даже дышать в нем было как-то непривычно. Перед концертом зашли на вписку. Здесь было даже относительно уютно: куча спальников, ковёр и «роллтоны». «Opium Crow» показалось, что они уже постепенно начинают привыкать к этой жизни.

Макс жаловался на то, что кругом воняет и его снова выворачивает наизнанку. Остальные ровным счётом ничего подобного не чувствовали. Он решил поспать пару часов перед концертом, пока все пошли в бар заливаться местным пивом. Снились кошмары, традиционные для больной головы. Уроды, метро и кровавые реки. Что-то такое, о чём можно писать самые жуткие песни. Иногда полезно поделиться со всеми собственным страхом. Безвозмездно подарить свою боль. Не за этим ли все его песни, чтобы другие знали про этот маленький ад в голове?

Макс хотел, чтобы все шли за ним, как за гамельнским крысоловом в пропасть. Умирая, он должен взять всех с собой. Всё шло от пустого эгоистического желания докричаться. Его музыка — это что-то тёмное, разрушительное, но сделанное с любовью. Он способен любить лишь её безумную силу.

Проснувшись от бреда, он умылся ледяной водой. Макс выглядел отвратительно, даже слишком. Под глазами залегли чёрные синяки. Лицо выглядело опухшим и сероватым.

— Здравствуй, грёбаный нарик! — сказал он сам себе.

Начало казаться, что это именно города выпивают его до капли своей непролазной серостью. Раньше бы всё обошлось, но сейчас Кадавр-Москва слишком плотно отравил его своими ядовитыми соками. И становится тошно вдалеке от этих миазмов. Тьма любит и хранит его.

Вскоре вернулись Герман и остальные.

— Как ты? — спросил Воронёнок.