По дорожкам битого стекла (СИ)

Я взрослел и радовался этому. Я ждал времени, когда смогу отвечать за себя сам. Это бесправное существование в роли ребёнка просто выводило меня из себя. Внутри я казался себе очень взрослым, наверное, именно по сравнению с теми, кто меня окружал. «Счастливое детство» — это что-то несопоставимое с нашей жизнью. И в те времена я просто не встречал родителей, которые любили бы своих детей. Я не видел счастливых семей, где отец не был бы алкоголиком, а мать затравленной истеричкой. Это во многом повлияло на моё отношение к созданию семьи в дальнейшем. Я не верил в любовь, мне не хотелось создавать такой же ад для себя и другого человека. Сегодня вы влюблены и счастливы, завтра вы понимаете, что сломали жизнь себе и другому, ничего не достигнув, вам по сорок и жизнь кончена.

В тринадцать лет я начал пить и курить сигареты. Я думал, что это как-то поможет мне снять стресс. К тому времени он стал постоянным спутником. Я мотался между двумя горячими точками — школой и домом. Я получал довольно зверских пиздюлей от отца с матерью за свои оценки. Это было вовсе не из-за того, что я был тупым, как они считали. Я приходил в школу и просто отключался, спал с открытыми глазами с мыслями о сочащихся вагинах и прочей ерунде. Как бы я ни пытался, возвращаться в реальность у меня не получалось. Я не хотел учиться, мне совершенно не нужны были эти знания. Я был стопроцентным гуманитарием и не мог сложить в уме даже два двузначных числа. У меня всегда были хорошие оценки по языкам, истории, литературе и биологии. Всё остальное я предпочёл не знать. Учителя говорили, что я очень умный, просто чертовски ленивый.

Когда я начал выпивать, это чуть наладило мои отношения с одноклассниками. Они наконец-то меня приняли. В компании подростков считается очень крутым вести себя как взрослый. Я делал, что делал вовсе не по той причине. У меня какая-то извечная тяга ко всему низменному и разрушающему. К тому же мой отец был алкоголиком.

У меня даже появилась девушка, с которой в трезвом уме мне бы в голову не пришло встречаться. Вернее, она считала, что мы встречаемся. Она была весьма толстой, как распухший утопленник. Ей было пятнадцать, а мне тринадцать. Я трахал её из жалости. Мне нравилось делать добрые дела. Все девушки, с которыми я тогда спал, были не очень привлекательны и не пользовались вниманием. Мне было чётко наплевать на их внешность. Меня стали уважать остальные ребята. Особенно, когда я начал слушать панк-рок и отращивать волосы. Это была музыка отверженных. Мы с этой бандой аутсайдеров стали кошмаром в школе. Битые градусники, дрожжи в унитазе, разбитые рожи были нашей привычной темой. Мы мстили этому миру. Стены расцветали от наших «анархий» и пентаграмм.

Я начал учиться играть на гитаре под аккомпанемент из вечных заявления моих родителей, что ничего из меня не выйдет. Именно тогда в школьном подвале родилась моя первая группа. Моя память не сохранила название. Это был совершенно убийственный панк с текстами про бухло и секс. У нас не было нормальных инструментов кроме одной электрической гитары «Урал», двух старых акустик и самодельной барабанной установки. Это звучало просто отвратительно, мне даже стыдно вспоминать подобный этап своей жизни. Мы писали «демо» на кассетный магнитофон и раздавали послушать друзьям. Ещё я пел в школьном ансамбле. Уже тогда во мне проснулась тяга к сцене и вниманию. Участие в самодеятельности хоть как-то очистило мою карму перед лицом школы. Но вскоре меня тоже выперли оттуда с формулировкой «за неподобающее поведение». Я стоял на сцене в приличном чёрном костюме и пел какую-то околоджазовую песенку. Она была скучной, как и сам концерт. Я просто прильнул к микрофонной стойке, изображая с ней подобие полового акта.

Судьба занесла меня в компанию уличных панков, они казались мне куда отвязнее, чем мои школьные друзья. Они не знали морали и правил, для них не существовало авторитетов в виде родителей. Там, кажется, и началось моё падение. Я и не знал, что можно пить столько и в таких масштабах. Они познакомили меня с «планом». Первые несколько раз меня вообще не вставляло. Я уже верил в свою неуязвимость для травы, пока она довольно плотно не приняла меня в свои объятья.