По дорожкам битого стекла (СИ)

Я перестал заботиться о своём внешнем виде, как раньше, когда я мог начать краситься за три часа до концерта. Я просто оставался собой. С растрепанными волосами, позавчерашним макияжем, в растянутой футболке, которая велика мне размера на три, в рваных обтягивающих джинсах и кедах. У меня постоянно расцарапанные руки и разбитые коленки, потому что я любил падать. Я нравился людям. Я нравился себе и был готов дрочить перед зеркалом. Герман говорил, что я в те периоды выглядел так, словно меня только что жёстко оттрахали в подворотне. Это заводило моих фанов. Таким я и остался на фотоссессиях того времени. Я был переменчив и знал, что завтра, к примеру, могу превратиться в готического принца или брутального мэна, всё зависело от того, как сложится моё настроение.

Когда я понял, что всё закончилось, и это последний город, мне стало грустно. Я не знал, куда мне деваться потом, как бороться с этой меланхолией. Оставалось только ходить по улицам и смотреть на людей. Был канун католического рождества. Я снова думал о том, что у меня никого нет, что даже те, кого я люблю, не смогут заполнить моей пустоты. А мне хотелось чего-то настоящего, а не моего вечного баловства. Всех этих чёртовых людей кто-то любит, а на меня можно только дрочить. Потом почти случайно мы столкнулись с Шоном в баре. У него было похожее состояние послетуровой депрессии. Он меня утешал и поил яблочным сидром. Стало немного легче и проще смотреть на вещи. Он предложил развеяться и слетать в Таиланд завтра же. Я толком не понимал, зачем он зовёт меня. Я подумал, почему бы и нет. Просто мне совершенно не хотелось возвращаться в Лондон. Меня пугала перспектива того, что мы решили разъехаться с ребятами и жить отдельно. Я не представлял себе, как это.

И мы отправились в Таиланд поглазеть на трансвеститов. Сняли домик рядом с пляжем.

Мы отбросили в сторону алкоголь и наркотики, что стало странным для этого царства порочных удовольствий, но мы были сыты по горло кокаиновым послевкусием тура. Наверное, даже были счастливы в своей маленькой утопии. По вечерам мы шатались по клубам, радуясь возможности быть неузнанными. Мы часто играли в одну игру, пытаясь угадать, кто же сейчас перед нами — мужчина или женщина, странно, но это всегда оказывались мужчины. Они были красивы, как ядовитые рыбы. Сверху — блестки и перья, но стоит зайти чуть дальше — встретишь только болезнь и разложение. Должно быть, они все были больны своей диковинной экзотической Венерой, оттого и казались ещё более привлекательными. Живое семя зла. Мы держались от них в стороне, посещая лишь легальные бордели с настоящими женщинами, у которых были справки об их непричастности к любовной заразе. Но с ними я всё равно не почувствовал ничего особенного, зарёкшись на всю жизнь снимать проституток. Я ни на что не променяю ощущение подлинной страсти, которое не сможет дать мне ни одна из жриц порочного культа.

В этом мирке полусонного блажества я начал скучать по Герману, его угрюмому взгляду и вечному недовольству. Он не давал мне расслабиться, не давал забыться. Рядом с ним у меня было вдохновение. Здесь же стоял вечный штиль. Озеро моей души было так же тихо, как и море за окном. Чтобы творить, я должен пребывать в стрессе. Мы пытались написать песню с Шоном. Всё выходило картонным и неживым. Я уже было расстроился, что не смогу больше вообще ничего написать. Но я верил, что это пройдёт, стоит только с головой нырнуть в горную реку моей жизни.

Мы вернулись домой. Сразу же из аэропорта я двинулся в нашу дыру, хотя Шон очень хотел побыть со мной. Я не мог, у меня от него начался передоз. Дома я застал странную картину: Джек закрашивал роспись на стенах, а мусор давно вынесли. Здесь стало как-то просторно и пусто. Тогда я понял одну важную вещь — мы все повзрослели. Мы больше не кучка безбашенных панков, мы — взрослые самостоятельные люди, у которых есть деньги и собственная жизнь. Пора было выметаться.

Я снял небольшую квартиру-студию в Южном Лондоне. Принёс туда одну единственную сумку своего барахла. У меня никогда не было много вещей. Сел на пол и задумался о том, что же теперь делать дальше. Я никогда не жил один, я не привык распоряжаться собственными средствами. Это пугало. Мне было двадцать два, уже почти двадцать три, но я так и не научился жить. Мне было страшно спать одному в своей большой кровати. Я не хотел никого видеть. Я целыми днями лежал и смотрел в потолок, заказывал еду через Интернет, большая часть оставалась тухнуть на столе.

Когда Герман загремел в реанимацию с алкогольным отравлениям, я впервые очухался. У меня появилось чувство вины. Я совсем забыл о нём, я не думал о том, что у него тоже проблемы, что он страдает. Я был весь погружён в себя. Во мне снова проснулось желание всем помочь и спасти. Он не хотел никого видеть, пока лежал в больнице. Я долгое время мучился неведением касательно его самочувствия. Когда он вернулся, я начал проводить с ним больше времени.