По экватору

Его сын и приемник Лиолио, на мой взгляд, такой мудрой осмотрительностью не отличался. Лиолио можно, пожалуй, назвать реформатором, но король из него не получился. Не получился потому, что он хотел быть королем и реформатором одновременно. А это все равно, что бросать в огонь порох. Королю не пристало заниматься реформами. Самое лучшее, что он может сделать, — это сохранять существующие порядки; а если он на это не способен, пусть попытается изменить их к худшему. Я говорю не наобум; я продумал этот вопрос весьма основательно, и если бы мне выпал случай стать королем, уж я бы знал, как управиться с этим делом.

Когда Лиолио наследовал своему отцу, у него в руках оказались такие возможности проявления и охраны королевской власти, которыми другой, более мудрый король сумел бы воспользоваться разумно и с выгодой. Страна была под единым скипетром, и владел этим скипетром Лиолио. В стране была единая государственная церковь, и во главе ее стоял Лиолио. Была там и регулярная армия, и во главе ее стоял Лиолио. Армия из ста четырнадцати рядовых под командой двадцати семи генералов и одного фельдмаршала. Была там древняя и спесивая Наследственная Аристократия, и еще — табу. Табу, наделенное таинственной, мистической властью, — сила, какой нет в арсенале ни одного европейского монарха, — неоценимое орудие в деле управления государством. И хозяином табу был все тот же Лиолио, — хозяином самого хитроумного и самого действенного из всех средств, когда-либо изобретенных человеком, чтобы держать народ в повиновении.

Табу требовало, чтобы мужчины и женщины не жили под одной крышей. Оно не разрешало ни тем, ни другим есть у себя дома, — пусть едят где-нибудь в ином месте. Оно запрещало женщинам переступать порог хозяина дома — мужчины. Оно запрещало мужчинам и женщинам есть вместе; сперва едят мужчины, а женщины пусть прислуживают. Женщинам не возбранялось прислуживать самим себе и доедать остатки,— если что-нибудь оставалось. Точнее — если оставалась объедки, грубая и несъедобная пища, но отнюдь не тонкие, вкусные, изысканные кушанья, вроде свинины, птицы, бананов, кокосовых орехов, лучших сортов рыбы в тому подобного. Согласно табу, вся эта снедь предназначалась мужчинам; женщины же были обречены всю жизнь мечтать об этих лакомствах, гадая, какие они на вкус, и умирали, так и не отведав их.

Правила, как видите, очень простые и понятные. Их легко было запомнить — и небесполезно: ведь нарушение любого из них каралось смертью. И женщины без особого труда научились довольствоваться мясом акулы или собаки или кореньями таро, раз уж за другую пищу приходилось расплачиваться такой ценой.

Смерть грозила тому, кто ступил на землю, объявленную табу; и тому, кто осквернил своим прикосновением какой-нибудь предмет табу; и тому, кто не выразил должного почтения вождю или наступил на тень короля. Аристократы, король и жрецы постоянно вывешивали то тут, то там небольшие тряпицы в знак того, что это место или предмет — табу, и смерть притаилась рядом. Тяжкой и полной превратностей была в те дни борьба за существование на Сандвичевых островах.

Вот в каком выгодном положении оказался новый король. И представьте себе, он начал с того, что начисто искоренил государственную церковь. Да, именно сак он и сделал! Выражаясь фигурально, он уподобился удачливому мореплавателю, который сжег свой корабль и пересел на плот. Церковь была отвратительном штукой. Она жестоко угнетала народ; с помощью мрачных и таинственных угроз она держала его в вечном страхе; она приносила людей в жертву на алтарь нелепых уродцев из камня и дерева; она запугивала людей, принижала их, делала их рабами жрецов, а через жрецов — рабами короля. Лучшего и более надежного друга, чем церковь, король и желать не мог. Профессиональный реформатор, уничтоживший такую страшную и разрушительную силу, как эта церковь, стяжал бы себе хвалы и почет, но король, сделавший подобное, заслуживал лишь осуждения; осуждения и, быть может, еще жалости, — он оказался недостойным своего трона.

Лиолио упразднил государственную церковь, и в результате этого его королевство стало республикой.