По эскалатору вниз

— Потому что мне неохота.

— Разве не ты сегодня дежурный по столу?

— Это любой другой сделать может. У вас у самого времени навалом!

Господин Шаумель сузил глаза, казалось, он сейчас взорвется. Но он пересилил себя, сдержался и сказал:

— Свен, будь так добр, сделай это за своего друга. Йоген еще отработает свое, когда вернется со свадьбы.

Все как сговорились! Шмель и не думал его наказывать или, того лучше, лишать права на поездку домой. Что тут можно еще придумать?

Сразу после завтрака явился господин Катц.

— Йоген, я все обдумал, лучше тебе одному не ездить.

Йоген просиял:

— Можно остаться?

— Ты меня не так понял, — спокойно возразил господин Катц, — я сказал: не ездить одному. Мы выделим в провожатые практиканта, который доставит тебя до места. Вполне допускаю, что ты по рассеянности можешь сесть не на тот номер, а я, видишь ли, хотел бы избежать всяких осложнений.

Тюремщики!

В пятницу надо было отправляться, и Йоген уже на завтрак пришел в новом костюме. Все ему не нравилось. Он выпил лишь стакан молока. Остальные завидовали: домой едет! Вот бы и ехали сами вместо него. Он бы не возражал. «Налетай! Кто хочет на свадьбу моей мамы? Я не против. Передайте от меня большой привет». Может, она и вовсе не заметит, что явился кто-то другой! Ну, это уже глупость.

С ним должен был ехать практикант из приемной господина Катца. Молодой и спортивный. Удирать от такого на вокзале гиблое дело.

«Да не поеду я на эту свадьбу! Как вообще можно меня заставить? Не желаю! И никто меня не заставит!»

И вдруг Йогена осенило — он понял, что нужно сделать, чтобы сорвать поездку. Он расстегнул под столом пуговицу на левом рукаве рубашки, закатал его вместе с рукавом пиджака почти до локтя, схватил правой рукой вилку и, не раздумывая, чтобы хватило духу, воткнул изо всех сил четыре зубца в незащищенную часть левой руки. Вскрикнул от боли, увидел, как брызнула кровь, упал головой на стол, опрокинув стакан, и уже не мог видеть, какой поднялся вокруг него переполох.

— Что это ты снова учудил, мальчик мой! — услышал Йоген, все еще не открывая глаз, а лишь судорожно пытаясь установить, где он сейчас.

Он лежал в кровати, это точно. Кто-то его раздел. А левая рука была тяжелая, очень тяжелая и опухшая. Бесформенно опухшая. Чьи-то пальцы погладили его тихонько, самыми кончиками, потеребили прилипший ко лбу вихор.

— Бедный малыш!

Он с трудом разлепил глаза, увидел над собой лицо. Сестра Мария.

— Я должен к ней ехать? — спросил он шепотом и весь превратился в слух, ожидая ответа. А его все не было. Но сестра покачала головой — это он успел заметить.

— Как хорошо, — сказал он и опять погрузился в сон или же потерял сознание. Позже он этого в точности не мог вспомнить.

Но когда он снова очнулся, у изголовья сидел господин Катц.

— Твоя мама шлет тебе привет, Йоген, — сказал он. — Я позвонил и передал ей, что ты приехать не сможешь.

— Вы ей рассказали… то есть она знает, что я сделал?

— Нет. Ты слегка поранился, должен несколько дней вылежаться и сегодня приехать не можешь. Ничего больше я ей не сказал.

— А она, то есть мама моя, что сказала?

— Ей очень жаль. Она так ждала и крайне расстроена, что тебя на свадьбе не будет.

Господин Катц врать ненавидел, но и сказать мальчику, как протекал телефонный разговор, он не мог. «Вот как! — удивилась мать Йогена. — Он, значит, не приедет? Жаль! А возможно, это и к лучшему. В такой кутерьме будет трудно уделить ему достаточно внимания. Что ж, мы заберем его как-нибудь в другой раз, на выходные, если вы не будете против, господин Катц. Огромный ему привет от меня и от его отчима, само собой, тоже, и скажите ему, что за нами посылка, должен ведь он получить свою долю от свадебного пирога. Пусть поправляется. А теперь прошу извинить, господин Катц, сегодня еще дел невпроворот».

Только положив трубку, господин Катц подумал, что мать даже не поинтересовалась, какая же болезнь сорвала поездку сына.

«А чего ей, собственно, расстраиваться? Что ей с того, если б я даже приехал? Она же хотела от меня избавиться». Йоген слышал собственные слова, но одновременно казалось, будто говорил их кто-то другой. И господина Катца он различал с трудом. Все было зыбким и неясным, кроме сильной боли в руке.

— А я никакой не трус, — тихо сказал Йоген. — Боль, между прочим, адская!

Господин Катц мог бы возразить. Мог привести убедительные доводы, что, дескать, и от трусости можно себя покалечить. Он оставил их при себе.

— А помнишь, всего несколько дней назад ты мне обещал, что никаких происшествий не будет. Действительно, всего каких-то три-четыре дня назад! Насколько огорчена твоя мать, мне судить трудно, Йоген. Но меня ты, прямо скажу, огорчил.