По Китайско-восточной дороге

К.-В. ж. д., на протяжении 1800 километров в районе трех провинций, создала сеть профессиональных организаций, школ, клубов, библиотек, детских домов, спортивных площадок, курортов. Ее культурная работа среди десятков тысяч железнодорожников, постановки и кино в клубах на глухих станциях оказывали влияние и на китайское население. Китаец-рабочий, соприкасающийся с К.-В. ж. д. в своей работе, — уже не прежний бессловесный раб. Он начинает понимать свои классовые интересы, чувствовать силу организации и поднимает голову. Поэтому китайские власти под влиянием белогвардейцев старались чинить всякие каверзы культработникам К.-В. ж. д. и преследовали китайцев за вступление в члены профсоюза.

Моя плати хочу, — говорил китаец, переминаясь с ноги на ногу в помещении учкпрофсожа (участкового отдела профсоюза ж. д.) и комкая деньги в беспокойных руках. — Моя союз хочу. Союз — хо (хорошо). Моя больна — союз лечи. Моя гуляй хочу — клуб ходи. На, бери деньга, — совал он мятую бумажку секретарю.

Секретарь взялся за перо, как бы приглашая меня улыбкой посмотреть, что будет дальше. Очевидно, ему не в первый раз приходилось иметь дело с китайцами, которые тянутся в союз.

— Не надо пиши, — в ужасе замахал на него китаец. — Деньга бери, пожалуйста, — пиши не надо.

Он заговорил быстро и пугливо, мешая китайские и русские слова. Из его спутанной речи можно было понять, что, по его понятиям, профсоюз — подпольная организация для китайцев, что если полиция узнает, что он, Чун-Фо, состоит членом союза, ему будут «руби голова» или в лучшем случае «мало-мало тюрьма посади».

— Нельзя не пиши, — доказывал ему секретарь. — Член союза иметь книжка, взнос писать надо.

— Ваша помнить — моя Чун-Фо. Ваша в голове держи, убеждал китаец принять его в профсоюз без книжки и записей, на память. — Моя рабочий есть.

Он ушел, огорченный, бормоча про себя:

— Пиши нельзя, моя контрами сделать (убьют).

Открыто не запрещалось китайцам вступать в профсоюзы, но бывали нередко случаи арестов среди китайских железнодорожных рабочих и обвинения их в принадлежности к коммунистической партии только на основании профсоюзной книжки.

— Чувствуешь себя, как на линии огня на фронте, жаловался мне учитель железнодорожной школы. — Каждый день ждешь обыска, ареста, тюрьмы. А знаете ли вы, что такое манчжурская тюрьма?

Я не знал на опыте, что такое манчжурская тюрьма, но случай вскоре показал мне, что такое китайский обыск при содействии белогвардейцев-полицейских.

На другой день после ареста и избиения школьников, в одиннадцатом часу утра, телефонный аппарат в учкпрофсоже вдруг перестал отвечать.

— Готово! Началось, — сказал слегка побледневший секретарь и бросился к окну.

На улице у учкпрофсожа стоял большой наряд китайской полиции. Полицейские, конные и пешие, окружили здание, образовав узкий проход, через который, как сквозь строй, пропускали тех, кто направлялся в учкпрофсож, но возвращали назад тех, кто выходил оттуда. Один железнодорожник запротестовал и вступил в спор с полицейским, в котором я узнал давешнего офицера.

На офицере уже не было капитанских погон, которые я видел на его плечах в кабачке. Он был в китайской военной форме. Очевидно, русский офицерский мундир он надевал лишь не при исполнении своих мало почетных служебных обязанностей.

Офицер, не дослушав возражений железнодорожника, повернул его за плечи при грубом хохоте полицейских и толкнул в спину. Железнодорожник был вынужден вернуться в учкпрофсож.

Полицейские ждали кого-то и не входили в помещение учкпрофсожа. Телефон попрежнему не действовал. Работа в учкпрофсоже прекратилась. Набиралось все больше народа. Посетители и служащие перекидывались отдельными фразами, взволнованно курили, напряженно смотрели в окна. Поведут всех в тюрьму, — гадал кто-то.

— Поведут ли — вопрос, а обыск будет основательный, — высказывал свои догадки другой.

Некоторые проверяли содержимое своих карманов и уничтожали бумажки, которые могли показаться полиции подозрительными. Все напоминало картину ожидания обыска в эпоху царской дореволюционной России. И настроение было такое же — уже забытое настроение затравленных охранкой подпольщиков. А между тем почти все находившиеся в этом помещении были мирными служащими и культработниками, не имевшими ничего общего с подпольной революционной работой.

— Как вы думаете — за это не арестуют? — спросил один железнодорожник, показывая членскую книжку МОПР'а.

Никто не ответил, ни у кого не было уверенности в том, что за принадлежность к МОПР'у не могут арестовать, томить долгие месяцы в ужасной китайской тюрьме, судить в не менее ужасном китайском суде. Железнодорожник, однако, подумал и махнул рукою:

— Эх, была не была! Граждане же мы, товарищи, чорт возьми!

И сунул книжку обратно в свой боковой карман.

Тот, кого ждали полицейские на улице, наконец, приехал. Это был китайский полицейский чиновник, пухлый и важный. Он вошел впереди толпы полицейских. Рядом с ним шел офицер, посматривая на всех своими наглыми глазами и, точно в рассеянной игре, расстегивая и застегивая кобуру револьвера.