По колено в крови. Откровения эсэсовца

Разобрать в темноте полевую артиллерию или другую технику было невозможно. Но зато ветер доносил до нас звуки гармошки и периодические взрывы хохота. Нам было указано дождаться рассвета и уже тогда составить более детальный отчет. Чтобы зря не посадить аккумуляторы, я выключил рацию.

— Зачем ты? — недоумевал Крендл. Я объяснил ему зачем, но, судя по всему, мои объяснения его не удовлетворили.

— А что, если разведчики прикажут нам отходить? Как мы узнаем, если рация выключена?

Остальные согласились с Крендлом, и я все же согласился вновь включить рацию.

Наступал новый день 21 июня 1941 года. Я доложил о наличии примерно 125 русских пехотинцев, 5 танков, 3 или 4 грузовиков и 2—3 противотанковых орудий. От наших я получил подтверждение — мои донесения были приняты. Мы ждали сигнала к отходу, но время шло, сигнала не было, и наше беспокойство с каждым часом нарастало.

По неизвестным причинам 21 июня нападения не произошло, как обещал генерал обергруппенфюрер Штайнер. Уже перевалило за полдень, когда в деревушку прибыли еще 5 русских танков. Я доложил и о них. Тут же пришло подтверждение. Наверное, час спустя после радиосеанса в селе собрались русские пехотинцы, командование разделило их на 4 группы, и все они стали расходиться на выделенные участки. Одна из групп русских стала подниматься по холму неподалеку от нас.

— Как нам быть, если они обнаружат нас? Стрелять? — спросил Лихтель.

— Огня не открывать, пока я не выстрелю, — предупредил унтершарфюрер Детвайлер. Мы проползли до гребня холма, я на всякий случай выключил рацию — чтобы русские ненароком не услышали.

Не видя, где противник, мы вынуждены были вжаться в землю, чтобы нас не обнаружили и, затаив дыхание, ждали. Мы уже подумали, что русские вернулись в деревню, как вдруг до нас донеслись голоса, шаги, и ноздри мои уловили запах табачного дыма. Голоса и шаги удалялись и вскоре затихли там же, откуда появились. Детвайлер первым поднялся и, приставив к глазам бинокль, стал смотреть на подножие холма.

— Они вернулись в деревню, — объявил унтершарфюрер.

Усевшись, я включил рацию, и на всех на нас вдруг напала дурацкая смешинка.

— Интересно, как бы они повели себя с нами? — спросил Крендл. — и все же, началось вторжение или нет?

Ответа на этот вопрос мы не знали. Где находился враг? Мы ведь все еще были связаны договором о ненападении. Или уже нет? Мы ведь сами, по сути, нарушили его, вторгнувшись на территорию русских. Разве они позволят нам просто так уйти, если вдруг обнаружат? Откроют ли огонь по нас?

Лёфлад, заметив, что я включил рацию, спросил:

— А что, если нам уже просигналили возвращаться?

— Тогда еще раз просигналят, и еще, пока не убедятся, что мы его приняли, — ответил за меня Крендл. — Так ведь? — повернулся он ко мне.

Честно говоря, я не знал. Ведь если мы, следуя приказу, не выключали бы рацию, мы бы наверняка услышали сигнал. Когда именно, это уже не имело значения.

Примерно к 17 часам 21 июня 1941 года аккумулятор рации сел окончательно. Рация превратилась в лишний груз. Никакого сигнала отходить мы не получили и думали, что вторжение началось именно в тот день, в который обещал обергруппенфюрер Штайнер — то есть в субботу, 21 июня 1941 года.

Откуда нам было знать, что срок перенесли на 22 июня?

Незнание, как это зачастую бывает, вызвало массу кривотолков и споров. Крендл, Лихтель и Брустман были уверены, что сигнал был, причем поступил он именно тогда, когда я вынужден был выключить рацию в связи с проходом русских. Мы с Детвайлером и Лёфладом готовы были им поверить. Мы спорили, на сколько километров в глубь русской территории мы углубились, и о том, могли ли расслышать гул артиллерийской канонады, ознаменовавшей начало нашего наступления на Советский Союз.

Мои мысли выразил унтершарфюрер Детвайлер. Каждому наступлению вермахта всегда предшествует интенсивная атака с воздуха силами пикирующих бомбардировщиков, не говоря уже об артподготовке. Но мы ни канонады, ни гула двигателей самолетов не слышали.

Брустман предположил, что мы находимся как раз у того участка границы, который наши силы и собирались атаковать. Этого никак нельзя было исключать, однако Лёфлад заявил, что если бы наше вторжение началось, то находившихся в селе русских уж точно подняли бы по тревоге.

Крендл попытался оспорить это утверждение, считая, что, дескать, может, эти русские входили в состав сил тыловой поддержки. По-видимому, унтершарфюреру Детвайлеру все наши рассуждения осточертели, потому что он назвал нас профанами в вопросах стратегии. То, что он упомянул понятие «стратегия», вновь напомнило мне о днях, проведенных с герром генералом.