По ком звонит колокол

Колокол звонит по умершему — сие означает, что пульс прервался; тот благовест был слабым, подобным прерывающемуся пульсу, этот, более громкий звон[604] — свидетельство начала большей и лучшей жизни[605]. Душа покинула тело. Подобно земледельцу, который взял участок в аренду, и истекла она, — и тут узнал он, что отныне участок сей на 1000 лет закреплен в его собственности, — подобно дворянину, что растратил все свое состояние, — и тут узнал о завещанном ему наследстве, — усопший вступил во владение новой собственностью — собственностью, неизмеримо превышающей все, что имел он при жизни. Душа его отошла. Куда? Кто видел душу, как нисходит она в тело человеческое и как оставляет его? Никто, но каждый уверен: была в теле сем душа — и вот уже нет ее. Но спроси я у тех, кто именует себя истинными философами, что есть душа? — каков будет ответ? — Она есть ничто — ибо существуют лишь темперамент и гармония — благоприятное, пребывающее в равновесии сочетание четырех элементов в теле человеческом, — оно-то и порождает все наши способности, ошибочно приписываемые душе; сама же по себе душа — ничто, она не обладает отдельной субстанцией, чтобы пережить тело. Сии философы отводят взор свой от человека и обращают его на иные живые создания, что населяют сей мир, — и не обнаруживают в них души — одну лишь жизнь телесную, — и вот в нечестивом смирении они распространяют сие и на род человеческий, тем принижая его. Но если моя душа не более души зверя[606] — разве мог бы я задумываться о самом ее существовании? — ибо если душа может себя мыслить и себя осознавать, она — более, чем душа животная. А спроси я: как душа, будучи отдельной субстанцией, нисходит в тело человеческое? — и обратись с сим вопросом не к истинным философам, но к тем, кто почитает себя отчасти философами, а отчасти — христианами, то есть к богословам, — каков будет ответ? — Иные скажут, что душа происходит и зарождается от родителей, — ибо как иначе объяснить, что душа, входя в тело, неизбежно обретает печать Первородного греха и становится причастной ему, хочет она того или нет. Иные же скажут, что душа вдыхается в тело Самим Богом, — ибо как иначе объяснить бессмертную сущность души, что появляется на свет, рождаясь в теле — от смертных родителей. А спроси я — не отдельных людей, но всех христиан, которые суть единое тело, — спроси я самые Церкви христианские: что происходит с душами праведников, когда оставляют они тело? иные скажут, что души их пребывают в месте мучений, где совершается их искупление и очищение[607]; иные ? что они наслаждаются лицезрением Господа в месте покоя, но еще в предчувствии, еще — в предвкушении; а иные — что они непосредственно удостоиваются пребывания с Господом. Св. Августин ни о чем столь много не размышлял, как о природе души, — разве о спасении ее, он даже отправил срочное послание Св. Иерониму, дабы узнать его мнение; и все же удовлетворяется он следующим: Пусть исповедание веры будет мне ясным свидетельством, что душа, покидая тело, идет туда, где ждет ее спасение, — и да не заботит меня то, что непостижимы для разума пути, коими нисходит душа в тело мое. Пусть же станет предметом всех наших размышлений исход души, а не то, как вселяется она в бренное тело. Колокол возвещает мне, что еще одна душа покинула сей мир. Но куда же отошла она? Кто скажет мне сие? Мне неведомо ни имя усопшего, ни его положение, ни род занятий, — мне неизвестны обстоятельства и ход жизни его, — как же мне сказать, куда направится его душа? Не был я рядом с ним ни в болезни его, ни в смерти, не ведаю путей, коими шел он в этом мире — и куда они его привели, не могу спросить о том у знавших его, чтобы слова их подтвердили или опровергли мои предположения о посмертных путях его души. И все же имею при себе свидетеля, который ведает более, чем они: имя ему ? милосердие; и если обращусь я к нему, то ответом мне будет: усопший отошел туда, где вечный покой и радость, и слава[608]; как же мне думать о нем иначе, как пренебречь долгом благодарности, взывающей к моему милосердию, если сам звон его погребального колокола послужил мне благим наставлением: колокол обратил помыслы мои к молитве, стал мне поддержкой, и я вознес молитву за того, кто покинул юдоль земную, — и в вере молился я, исполнившись милосердия, исполнившись веры в то, что душа усопшего отошла туда, где вечный покой и радость, и слава. Что же до тела — сколь жалка его участь! Речь наша не поспевает за стремительностью происходящих с ним изменений, имя которым — распад. Еще три минуты назад оно было домам души, единственной насельницы его — и вот сделала та один лишь шаг к Небесам, оставила земное ради небесного, — как тело тут же утратило само имя обители, став необитаемым, и стремительно теряет само право зваться телом, разрушаемое тлением. Кого не тронет вид реки, еще поутру струившейся водой чистейшей и сладкой, к полудню же превратившейся в сточную канаву, полную тины и грязи — и обреченную стать к ночи соленой и горькой, как море? Что за плачевная картина, что за горькое зрелище — тело, на глазах подвергающееся распаду и разложению! Вот — обитель, надежно и соразмерно выстроенная: душа связует члены нашего тела подобно тому, как раствор связует камни, — но едва душа покинет тело — как перед нами безжизненная статуя, изваянная из глины[609], — статуя, которая тут же начинает расползаться и терять очертания, как если бы глина была снегом, и вот, то, что было обителью, — лишь горсть праха[610] — пыль, носимая ветром, куча отбросов, останки. И если тот, по кому звонит сейчас колокол, был искусным ремесленником — кто теперь придет к нему за плащом или за камзолом? — за советом, если был он адвокатом, за справедливостью, если — судьей? У человека, помимо бессмертной души, есть еще душа чувственная и душа растительная, кои первыми пробуждаются и начинают действовать в теле, когда мы приходим в мир и бессмертная душа обитает в нас бок о бок с этими душами, не ущемляя и не изгоняя их, — но, покидая тело, уводит их вместе с собой: она ушла — и нет в теле ни теплившейся до того жизни, ни чувства. И видим мы, что Земля нам — лишь приемная мать, и не она дала нам жизнь. Истинная мать выносила и взрастила нас в утробе своей и, разрешившись от бремени, пересадила нас в мир, как садовник высаживает росток из оранжереи в сад. Что до Земли — она принимает нас в утробу, где пребываем мы и умаляемся, покуда плоть наша не станет ничем, — и тогда разрешается она от этого бремени: приходят и вскрывают могилу нашу, и кладут в нее другого[611]. И мы не пересажены в иные условия, но извергнуты, и прах наш развеян по ветру, дабы смешаться с презренным прахом, никогда и не бывшим душой живою.