По ком звонит колокол

Господи, Ты есть Бог прямых путей, Бог, и осмелюсь ли вымолвить сие — Бог, чье слово — неуклончиво и прямо[648]: и всякому слову, исходящему от Тебя, следует верить буквально, ибо исполнится все, сказанное Тобою. Но также Ты есть Бог, скрытый завесой метафор и вторых смыслов (Господи, говоря сие, единственного чем радею, — о славе Твоей, и да не соблазнятся сказанным профаны, да не истолкуют мои слова Тебе в поношение): в Божественном Писании найдем мы столь высокую риторику, столь пространные переходы к метафоре нежданной — и точной, столь всеобъемлющую наполненность каждого слова, такие завесы аллегорий и такие Третьи Небеса гипербол[649], столь гармоничный стиль красноречия и столь многосмысленные образы, что раскрываются лишь по глубоком над ними размышлении, — найдем убедительность всепокоряющую и заповеди неотразимые[650], и в словах, льющихся, как млеко, обнаружим твердость мускулов напряженных[651], что все мирские авторы пред Тобою — как отродье Змиево, пресмыкающееся в пыли, перед голубем, парящим в облаках. Никому, кроме Тебя Самого, не под силу выразить словами невыразимое богатство смыслов и композиции Твоего Писания; свидетельство тому то, что один из верных Твоих увидел доказательство божественности Писания в благоговейной простоте Слова[652] и потому уверовал, тогда как другой склонился и обратился в веру истинную, пораженный властным могуществом Слова Твоего[653]; мужи сии равны были праведностью, и искали один у другого ответа на вопросы, что в одиночку не могли разрешить, но при том один из них недоумевал, почему же не все понимают слова Твои, Господи, тогда как другой мучительно доискивался: может ли хоть кто-то из живущих воистину сказать, что постиг смысл Твоих слов. Ты дал нам землю, и волей Твоей труждаемся мы на ней во дни нашей жизни, в нее же и ложимся по смерти нашей; не из глины ли, не из персти земной возводим мы себе обители? но разве не в той же глине суждено нам быть погребенными? И так же Ты дал нам единое Слово: и во искупление, и на муку: соприкасаясь с ним, равно чувствуем мы греховность свою и воспаряем духом до чертогов небесных. Есть в Писании Твоем места, что трудностью своей смущали таких Твоих служителей, как Августин и Иероним, заставляя спорить о верном истолковании и даже обрушиваться друг на друга с нападками, как свидетельствует о том их переписка, — однако оба святых мужа призывали всех, ищущих Господа, пусть то даже немощные старухи и юные девы, о которых знали святые, что слаб их дух и легко им впасть в соблазн, — читать Писание целиком, без изъятий, и не ограничивали их тем, что доступно простодушному пониманию. И не только словам Твоим, Господи, присущи метафоричность и второй смысл, но и Твоим деяниям. Метафорична сама стилистика действия Твоего, которое Ты строишь подобно стиху из Писания. Служение Тебе, как предписано оно Ветхим Заветом, аллегорично насквозь; образ наслаивается здесь на образ, подобно тому, как одна риторическая фигура перетекает в другую и тем служит к взаимному их усилению: обрезание есть прообраз крещения, крещение же — прообраз той чистоты[654], что обретем, когда достигнем совершенства, облачившись в которое, сможем вступить в Новый Иерусалим. И на этом языке говорил Ты и действовал не только во времена пророков, но и тогда, когда был среди нас Сын, в Котором Ты обращался к нам напрямую. Ибо не чаще ли Он именует Себя путем[655], светом[656], дверью[657], лозой виноградной[658] и хлебом[659], чем Сыном Божиим или человеческим? Сколь чаще изъясняет Он Христа метафорического, чем Христа реального, буквального? И в этом причина того, что Твои служители издревле, изъясняя Писание и создавая литургию, которая есть обращение к Тебе общины верующих, и молитвы, которые есть обращение к Тебе раба Твоего, следовали данному свыше образцу, писали свои тексты по Твоим прописям, чтобы дозваться Тебя тем же языком, на котором обращался Ты к нам, — языком образов и метафор. Потому и я дерзну последовать их манере, и утешение, обретенное мною в моих страданиях, когда созрели и прояснились симптомы болезни, и врачи смогли увидеть, как чужеродная субстанция, отравляющая жидкости организма, сгустилась и выступила пятнами сыпи, покрывшими кожу, как покрывают небо тучи, — сие утешение уподоблю я тому, которое обретает морестранник, когда после долгого плавания по бурным водам он видит на горизонте землю. При этом я задаюсь вопросом: только ли несчастия и бедствия жизни сей Тебе угодно было вывести в тексте Писания под именем вод? Воистину, беды, постигающие нас, подобны обступающим нас глубоким водам, водам морским; но неизбежна ли наша участь и должны ли воды сии над нами сомкнуться[660], или все же положен им предел и предписана им граница[661]? Но язык отчаянья — не тот диалект, на котором угодно Тебе обращаться к чадам Своим: как больному дают лекарство, исцеляющее от недугов[662], так во спасение от вод бездны даны нам Тобой воды крещения, и купель крестильная поставлена плотиной, сдерживающей наводнение, имя которому — грех, и первую жизнь, которую дал Ты Творению, было угодно Тебе зародить в воде[663]; а потому, когда о бедах, которые выпадают нам на долю, говорится как о море глубоком, это не означает, будто в словах сих — угроза и нет для нас спасения и исцеления от участи несчастной и жалкой. Воистину, это так, если размыслим мы о том должным образом. Ведь и в Писании Твоем Киннереф, который есть лишь озеро, озеро несоленое, назван морем[664] — а Средиземное море, едва ли не самое малое среди морей — морем великим[665], ибо те, кто селился по берегам его, не видя иных морей, именно таковым почитали его, как те, что жили у озера Киннерефского, полагали его морем; так малое считается великим, и мы, не ведая меры бедствий, выпавшим на долю других, свои бедствия почитаем величайшими. Однако, Господи, истинно велико то, что превышает отпущенные ему пределы: велико то бедствие, которое не по силам мне вынести, но Ты, Господь — сила и крепость моя — и что может одолеть стены ее[666]? Сказано Тобою: поколеблется земля и горы двинутся в сердце морей[667], — сказано сие о горах мира сего; но также и люди, строгие в духе, — духовных гор насельники — люди, стойкие в добродетели, — колеблемы бедствиями[668]; сказано еще: Ты положил бездны в хранилищах[669], и значит сие, что всякое исходящее от Тебя наказание есть богатство, которое Ты не растрачиваешь понапрасну, а всякий раз, когда напасти и беды исполнили службу свою и смирили того, кому угодно Тебе было их ниспослать, отзываешь Ты их обратно — и подтверждение тому слова, что Ты дал морю устав, дабы воды не преступали пределов его[670]. И если вправду подобны водам бедствия наши, то водам Иорданским — а священнослужители Твои перешли Иордан, не омочив ног[671]; и дойдут верные Тебе до Красного моря (моря крови, пролитой Сыном Твоим возлюбленным), и вступят в него — и Красное море сие расступится перед ними и ни одного из них не поглотит[672]. Сказано в Писании и иное: плавающие по морю рассказывают об опасностях на нем[673]; и я, все еще пребывающий в опасности, должен поведать о ней слушающим меня и тем засвидетельствовать Славу Твою[674]; но повторю вслед за тем, кто причастился Твоей мудрости: многое мог бы сказать, однако же не постигну Его, и конец слов: Ты есть все[675]. Воистину, непостижим Ты для нас, Господи, но когда бедствие и несчастия, обступившие нас — как пучины морские, где, как не в Тебе, обретем мы убежище? ибо единственный корабль, что перевезет нас через сии великие воды, — Твой ковчег[676]. И когда пересекаем мы всякое море, также когда пребываем в пучине бедствий, ниспосылаешь Ты нам помощь свою и даешь средства, что позволят нам достичь берега; и в сем море — в болезни моей — ниспослан мне Тобою врач — он есть корабль, который доставит меня в гавань покойную. Сказано в Писании: Ты дал и путь в море и безопасную стезю в волнах, показывая, что Ты можешь от всего спасать, хотя бы кто отправлялся в море и без искусства[677]; и еще сказано там в ином месте: Ты хочешь, чтобы не тщетны были дела Твоей премудрости[678]. Ты можешь спасти грешника вопреки всему, но разве сказано где-нибудь, что сие желанно Тебе, — наоборот, в Писании мы находим множество стихов, утверждающих, что те, кто полагаются лишь на свою волю, Тебе неугодны. И сотник, доверявший кормчему более, чем апостолу Павлу[679], подверг тем самым всех, вышедших с ним в море, великой опасности, поставив волю свою выше Твоей, в Чьей власти — всякое деяние. Нет, Господи, хотя Ты пребываешь всюду, у меня нет иной надежды, что Ты откроешься мне, доколе не окажусь я носимым волнами по бурному морю в утлой лодке. Сын Твой возлюбленный проповедовал с лодки[680], воля призвана склонять к молитве, которая есть средство спасения, и лодка та была прообразом Церкви, каковой созиждил ее Христос. И Тебе было угодно даровать апостолу Павлу жизни всех, с ним плывших[681]: не будь его с ними в той лодке, этот дар минул бы их. Едва же Сын покинул лодку, тотчас встретил Его вышедший из гробов человек, одержимый нечистым духом, так что никто не мог его связать даже цепями[682]. Сын не нуждался ни в чем, чтобы смирить бесноватого; мы же всякий раз подвергаемся опасности, едва оставляем лодку, в которой — спасение наше; и когда больны мы — спасение наше во враче. И для нас врач подобен лодке, которая — залог нашего благополучия в море, однако и для врача есть также корабль, которого не должно ему покидать. Господи, позволь мне дать парафраз тех слов, с которыми обратился святой Павел к сотнику, когда корабельщики хотели бежать с корабля. Апостол сказал: если не останутся они на корабле, то прочие не смогут спастись[683]. И если врач, который для нас, болящих, — лодка, ниспосланная, чтобы переплыли мы бурное море, имя коему — недуг, покинет корабль, влекущий всех нас к жизни иной и лучшей, если забудет об истинном, искреннем и религиозном почитании Тебя и Благой вести, явленной в Новом Завете, не можем мы питать надежду на спасение, ибо хотя имеем мы лодку — врача, тот предоставлен на волю волн, будучи вне Религии — этого единственного надежного судна в море людских бедствий. И средства, что использует врач, дабы меня излечить, действенны не сами по себе, но применяются в зависимости от обстоятельств и способны даровать исцеление только тогда, когда принято во внимание все, имеющее отношение к больному. Велики корабли, говорит апостол, но рулем направляются[684]; люди сии учены, но одна лишь их вера может обратить все, что делают они, во благо. Сказано: придет бедствие великое и погибнет третья часть кораблей[685]; речь идет об испытании великом, когда всякая вера — истинная вера — должна забыть об иных из кораблей, что ниспослал Ты нам, дабы могли мы пересечь бурное море. Но, Господи, у меня ведь есть лодка, не позволяющая мне утонуть среди вод несчастий, меня обступивших, и есть корабль надежный у тех, кто лечит меня: корабль сей — Ты, Господи, — почему тогда мы все еще не приблизились к суше земной? Ведь едва ученики приняли Сына в лодку, тотчас пристала та к берегу, куда плыли[686]. Почему же я и врачи не можем двигаться так же быстро? Все сущее обретает завершение свое, когда угодно Тебе видеть его завершенным. Всякое действие направлено к Одному Тебе ведомой цели, и покуда та не достигнута, все свершившееся еще не совершилось воистину. Но разве должен я в силу этого оставить всякие упования? Пророк, Тобой посланный, сие воспрещает. Благо тому, кто терпеливо ожидает спасения от Господа[687]. Ты откладываешь суды многие до последнего дня, так что иные проходят жизнь, не познав воздаяния. Разве не могу и я исполниться терпения и подождать — подождать всего один день, — покуда явишь Ты Свое милосердие? Но ведь ниспосылаемое мне испытание и того легче, ибо сама уверенность в том, что в будущем нас ожидает милость, уже есть милость, нам оказанная. В чем же ныне моя уверенность? Что за знамение мне ниспослано? Знамение сие — облако — или то, что угодно назвать таковым лечащим меня врачам: в нем усматривают они верный симптом того, что болезнь моя отступает. Что есть облако? Великое знамение, данное подлунному миру во свидетельство того, что более не будет он уничтожен потопом — радуга[688], — была лишь отражением на облаке. Но также и само облако есть столп, указующий церкви путь[689], и в облаке явлена была слава Господня[690]. Дозволь мне, Господи, вернуться мыслию к истории слуги Твоего Илии, к тому, что соделал он, когда постигла Израиль засуха; ибо молил он Ахава и иже с ним обратить взор свой на море; но взглянули они и ничего не увидели. Вновь и вновь просил он их, семь раз; и явно желали они дождя[691]. Семь дней, о Господи, ждали мы, покуда зародится и наберет силу сие облакол[692], и вот оно явлено взору нашему; в течении болезни нет незначащих симптомов; Ты даешь нам знамения, печать Твоя лежит на всем Творении. Знамения Твои — истинны и исполнятся; действенность, утешение и исцеление — все они свидетельства славы Твоей.