Читаем По ком звонит колокол полностью

Ладно, нечего расстраиваться, сказал он себе. Перевернись лучше на живот, пока еще есть время. Да, вот еще что. Помнишь гаданье Пилар по руке? Что ж, ты веришь в эту чушь? Нет, сказал он. Несмотря на все, что случилось? Да, все равно не верю. Но она сегодня была просто трогательная — утром, перед тем, как мы вышли. Она боялась, вероятно, что я поверил. Но я не верю. А она верит. Что-то они все-таки видят. Или чуют что-то. Сверхчувственное восприятие — так это, кажется, называется. Так и так это называется, сказал он. Она нарочно не простилась, потому что она знала: если начать прощаться, Мария не уйдет. Уж эта Пилар. Ладно, Джордан, давай переворачиваться на живот. Но ему не хотелось приниматься за это.

Тут он вспомнил, что в заднем кармане у него есть маленькая фляжка, и подумал: глотну победителя великанов, потом попробую перевернуться. Но когда он ощупал карман, фляжки там не оказалось. Тогда он почувствовал себя совсем одиноко, потому что узнал, что даже этого не будет. Видно, я рассчитывал на это, подумал он.

Может быть, Пабло взял ее? Что за глупости. Ты, вероятно, потерял ее на мосту. Ну, Джордан, давай, сказал он себе. Раз, два, три.

Он отодвинулся от дерева и лег, потом взялся обеими руками за свою левую ногу и сильно оттянул ее вниз. Потом, лежа и продолжая оттягивать ногу, чтобы острый край кости не выскочил и не пропорол кожу изнутри, он медленно повернулся на ягодицах кругом, пока голова у него не оказалась ниже ног. Потом он уперся подошвой правой ноги в подъем левой и с усилием, обливаясь потом, перекатился на живот, затем, приподнявшись на локтях, помогая правой ногой, он выпрямил левую и отвел ее, сколько можно было, назад. Он пощупал бедро: все было в порядке. Кость не прорвала кожу, и обломанный край ушел в мышцу.

Должно быть, нерв и в самом деле перервался, когда эта проклятая лошадь придавила ногу, подумал он. Боли в самом деле нет никакой. Только вот когда меняешь положение. Вероятно, при этом кость задевает что-нибудь еще.

Вот видишь, сказал он. Видишь, как тебе везет. Даже и без победителя великанов обошлось дело.

Он потянулся за своим автоматом, вынул магазин из коробки, нащупал запасные в кармане, открыл затвор и заглянул в ствол, потом вставил магазин и повернулся лицом к дороге. Может быть, еще полчаса, подумал он. Только не надо волноваться.

Он смотрел на склон, и смотрел на сосны, и старался не думать ни о чем.

Он смотрел на реку и вспоминал, как прохладно было в тени под мостом. Скорее бы они пришли, подумал он. Как бы у меня не начало мутиться в голове раньше, чем они придут.

Как ты думаешь, кому легче? Верующим или тем, кто принимает все так, как оно есть? Вера, конечно, служит утешением, но зато мы знаем, что бояться нечего. Плохо только, что все уходит. Плохо, если умирать приходится долго и если при этом очень больно, потому что это унижает тебя. Вот тут тебе особенно повезло. С тобой этого не случится.

Хорошо, что они ушли. Так гораздо лучше, без них. Я ведь говорю, что мне везет. Насколько хуже было бы, если б они все были здесь, рассыпаны по этому склону, на котором лежит серая лошадь. Или сбились бы в кучу вокруг меня, выжидая. Нет. Они ушли. Их нет здесь. Теперь если бы еще наступление оказалось удачным. Ты чего же хочешь? Всего. Я хочу всего, но я возьму что можно. Пусть даже это наступление окончится неудачей, что ж, другое будет удачным. Я не заметил, пролетали самолеты обратно или нет. Господи, вот счастье, что удалось заставить ее уйти.

Хорошо бы рассказать обо всем этом дедушке. Уж наверно ему никогда не приходилось переходить линию фронта, и отыскивать своих, и выполнять задание вроде того, какое сегодня выполнил я. Откуда ты знаешь? Может быть, он пятьдесят раз выполнял такие задания. Нет, сказал он. Будь точен. Такое никому не сделать пятьдесят раз. Даже и пять раз. Может быть, даже и один раз не так-то просто. Да нет, отчего же. Ты не единственный.

Скорей бы они пришли, сказал он. Пришли бы сейчас, а то нога начинает болеть. Должно быть, распухает.

Все шло так хорошо, пока не ударил этот снаряд, подумал он. Но это еще счастье, что он не ударил раньше, когда я был под мостом. Когда что-нибудь делается не так, рано или поздно должна случиться беда. Твоя песенка была спета, еще когда Гольц получил этот приказ. И ты это знал, и это же, должно быть, чувствовала Пилар. Со временем все это у нас будет налажено лучше. Походные рации — вот что нам нужно. Да, нам много чего нужно. Мне бы, например, иметь запасную ногу.

Он с усилием улыбнулся на это, потому что нога теперь очень болела в том месте, где был задет нерв. Ох, пусть идут, подумал он. Я не хочу делать то, что сделал мой отец. Я сделаю, если понадобится, но лучше бы не понадобилось. Я против этого. Не думай об этом. Не думай об этом. Скорее бы они шли, сволочи, подумал он. Скорей бы, скорей бы шли.

Перейти на страницу:

Все книги серии Классическая и современная проза

Похожие книги

12 великих комедий
12 великих комедий

В книге «12 великих комедий» представлены самые знаменитые и смешные произведения величайших классиков мировой драматургии. Эти пьесы до сих пор не сходят со сцен ведущих мировых театров, им посвящено множество подражаний и пародий, а строчки из них стали крылатыми. Комедии, включенные в состав книги, не ограничены какой-то одной темой. Они позволяют посмеяться над авантюрными похождениями и любовным безрассудством, чрезмерной скупостью и расточительством, нелепым умничаньем и закостенелым невежеством, над разнообразными беспутными и несуразными эпизодами человеческой жизни и, конечно, над самим собой…

Александр Васильевич Сухово-Кобылин , Александр Николаевич Островский , Жан-Батист Мольер , Коллектив авторов , Педро Кальдерон , Пьер-Огюстен Карон де Бомарше

Драматургия / Проза / Зарубежная классическая проза / Античная литература / Европейская старинная литература / Прочая старинная литература / Древние книги
Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку)
Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку)

Ханс Фаллада (псевдоним Рудольфа Дитцена, 1893–1947) входит в когорту европейских классиков ХХ века. Его романы представляют собой точный диагноз состояния немецкого общества на разных исторических этапах.…1940-й год. Германские войска триумфально входят в Париж. Простые немцы ликуют в унисон с верхушкой Рейха, предвкушая скорый разгром Англии и установление германского мирового господства. В такой атмосфере бросить вызов режиму может или герой, или безумец. Или тот, кому нечего терять. Получив похоронку на единственного сына, столяр Отто Квангель объявляет нацизму войну. Вместе с женой Анной они пишут и распространяют открытки с призывами сопротивляться. Но соотечественники не прислушиваются к голосу правды – липкий страх парализует их волю и разлагает души.Историю Квангелей Фаллада не выдумал: открытки сохранились в архивах гестапо. Книга была написана по горячим следам, в 1947 году, и увидела свет уже после смерти автора. Несмотря на то, что текст подвергся существенной цензурной правке, роман имел оглушительный успех: он был переведен на множество языков, лег в основу четырех экранизаций и большого числа театральных постановок в разных странах. Более чем полвека спустя вышло второе издание романа – очищенное от конъюнктурной правки. «Один в Берлине» – новый перевод этой полной, восстановленной авторской версии.

Ханс Фаллада

Зарубежная классическая проза / Классическая проза ХX века
Самозванец
Самозванец

В ранней юности Иосиф II был «самым невежливым, невоспитанным и необразованным принцем во всем цивилизованном мире». Сын набожной и доброй по натуре Марии-Терезии рос мальчиком болезненным, хмурым и раздражительным. И хотя мать и сын горячо любили друг друга, их разделяли частые ссоры и совершенно разные взгляды на жизнь.Первое, что сделал Иосиф после смерти Марии-Терезии, – отказался признать давние конституционные гарантии Венгрии. Он даже не стал короноваться в качестве венгерского короля, а попросту отобрал у мадьяр их реликвию – корону святого Стефана. А ведь Иосиф понимал, что он очень многим обязан венграм, которые защитили его мать от преследований со стороны Пруссии.Немецкий писатель Теодор Мундт попытался показать истинное лицо прусского императора, которому льстивые историки приписывали слишком много того, что просвещенному реформатору Иосифу II отнюдь не было свойственно.

Теодор Мундт

Зарубежная классическая проза