По ком звонит колокол

— Пусть все скажут. — Голос у Пилар был усталый. — Ты, Андрес?

— Matarlo[57], — кивнув головой, сказал старший из двух братьев, тот, у которого темные волосы узким мысом росли на лбу.

— Эладио?

— Тоже, — сказал младший брат. — Он очень опасный человек. И пользы от него мало.

— Примитиво?

— Тоже.

— Фернандо?

— А нельзя ли его арестовать? — спросил Фернандо.

— А кто будет стеречь арестованного? — сказал Примитиво. — Для этого надо, по крайней мере, двух человек. И что с ним делать дальше?

— Продать фашистам, — сказал цыган.

— Еще чего не хватало, — сказал Агустин. — Не хватало нам такой мерзости!

— Я только предлагаю, — сказал цыган Рафаэль. — По-моему, фашисты с радостью за него уцепятся.

— Довольно, перестань, — сказал Агустин. — Мерзость какая!

— Уж не мерзостнее, чем сам Пабло, — оправдывался цыган.

— Одной мерзостью другую не оправдаешь, — сказал Агустин. — Ну, все высказались. Остались только старик и Inglés.

— Они тут ни при чем, — сказала Пилар. — Он их вожаком не был.

— Подождите, — сказал Фернандо. — Я еще не кончил.

— Ну, говори, — сказала Пилар. — Говори, пока он не вернулся. Говори, пока он не швырнул сюда ручную гранату и мы не взлетели на воздух вместе с динамитом и со всем, что тут есть.

— По-моему, Пилар, ты преувеличиваешь, — сказал Фернандо. — Я не думаю, чтобы у него были такие намерения.

— Я тоже не думаю, — сказал Агустин. — Потому что тогда и вино взлетит на воздух, а на вино его скоро опять потянет.

— А что, если его отдать Эль Сордо, а Эль Сордо пусть продает его фашистам, — предложил Рафаэль. — Выколем ему глаза, тогда с ним легко будет справиться.

— Замолчи, — сказала Пилар. — Когда я тебя слушаю, у меня такое в душе подымается, — а всему виной твоя мерзость.

— Фашисты все равно гроша ломаного за него не дадут, — сказал Примитиво. — Это уже другие пробовали, и ничего не выходило. Расстреляют заодно и тебя, только и всего.

— А по-моему, за слепого сколько-нисколько, а дадут, — сказал Рафаэль.

— Замолчи, — сказала Пилар. — И если ты хоть раз заикнешься об этом, можешь убираться отсюда вместе с ним, с Пабло.

— А ведь сам Пабло выколол глаза раненому guardia civil, — стоял на своем цыган. — Ты что, забыла?

— Перестань, — сказала ему Пилар. Ей было неприятно, что об этом говорят при Роберте Джордане.

— Мне не дали договорить, — перебил их Фернандо.

— Говори, — ответила ему Пилар. — Говори, кончай.

— Поскольку арестовывать Пабло не имеет смысла, — начал Фернандо, — и поскольку использовать его для каких-либо сделок…

— Кончай, — сказала Пилар. — Кончай, ради господа бога!

— …было бы постыдно, — спокойно продолжал Фернандо, — я склоняюсь к тому мнению, что Пабло надо ликвидировать, чтобы обеспечить успешное проведение намеченной операции.

Пилар посмотрела на маленького человечка, покачала головой, закусила губу, но промолчала.

— Таково мое мнение, — сказал Фернандо. — Полагаю, есть основания видеть в Пабло опасность для Республики…

— Матерь божия! — сказала Пилар. — Вот язык у человека! Даже здесь умудрился бюрократизм развести!

— …ибо это явствует как из его слов, так и из его недавних действий, — продолжал Фернандо. — И хотя он заслуживает благодарности за свои действия в начале движения и вплоть до последних дней…

Не вытерпев, Пилар отошла к очагу. Через минуту она снова вернулась на прежнее место.

— Фернандо, — спокойно сказала она и поставила перед ним миску. — Вот тебе мясо, сделай милость, заткни им себе рот чинно и благородно и молчи. Мы твое мнение уже знаем.

— Но как же… — начал Примитиво и запнулся, не кончив фразу.

— Estoy listo, — сказал Роберт Джордан. — Я готов сделать это. Поскольку вы все решили, что так нужно, я согласен оказать вам эту услугу.

Что за дьявол, подумал он. Наслушавшись Фернандо, я и сам заговорил на его лад. Должно быть, это заразительно. Французский — язык дипломатии. Испанский — язык бюрократизма.

— Нет, — сказала Мария. — Нет.

— Это не твое дело, — сказала девушке Пилар. — Держи язык на привязи.

— Я сделаю это сегодня, — сказал Роберт Джордан. Он увидел, что Пилар смотрит на него, приложив палец к губам. Она указывала глазами на вход.

Попона, которой был завешен вход, отодвинулась, и в пещеру просунулась голова Пабло. Он ухмыльнулся им всем, пролез под попоной и опять приладил ее над входом, повернувшись к ним спиной. Потом стащил с себя плащ через голову и стряхнул с него снег.

— Обо мне говорили? — Он обратился с этим вопросом ко всем. — Я помешал?!

Никто не ответил ему, и, повесив свой плащ на колышек, вбитый в стену, он подошел к столу.

— Qué tal?[58] — спросил он, взял свою кружку, которая стояла на столе пустая, и хотел зачерпнуть из миски вина. — Тут ничего нет, — сказал он Марии. — Пойди налей из бурдюка.

Мария взяла миску, подошла с ней к пыльному, сильно растянутому, просмоленному до черноты бурдюку, который висел на стене шеей вниз, и вытащила затычку из передней ноги, но не до конца, а так, чтобы вино лилось в миску тонкой струйкой. Пабло смотрел, как она стала на колени, смотрел, как прозрачная красная струя быстро льется в миску, закручиваясь в ней воронкой.