По локоть в крови. Красный Крест Красной Армии

Три недели в эшелоне, пишу стихи, ни с кем не разговариваю — только формально. Меня приняли кандидатом в члены ВКП(б) [23]. Теперь на месте предстоит БПК [24]. Читаю историю ВКП(б), удивительно хорошо усваивается [25]. Проехали Курск, Белгород, Орел, Тулу. Стоим в Серпухове. Сколько воспоминаний, связанных с сорок первым годом, нахлынуло в связи с этим! Здесь мы убежали из ПЭПа [26]. Олюшка уже не служит, она — мать, родила сына. Послала ей стихи. Столько писала, и все не по душе, выбрасывала. Я их вообще выбрасываю, не держу при себе (хватит мне дневника), стыдно будет, если такая, с позволения сказать, поэзия кому-нибудь попадет. Но это все же решилась ей послать и пишу в дневник:

Ты помнишь, сестричка моя фронтовая,
Ты помнишь, подружка моя боевая,
Как шли в сорок первом в солдаты,
Закончив всего лишь девятый?
И сразу из детства — в грохочущий ад,
Что Западным фронтом тогда назывался.
В сто двадцать шестую. А наш медсанбат —
Ты помнишь? — нам фильмом ужасным казался.
Мы в воздухе первый увидели бой:
Шли с огненным шлейфом к земле самолеты
Не с черным крестом, а с горящей звездой,
Для «мессеров» были мишенью пилоты.
Да разве мы можем с тобою забыть
Бои под Москвою и Старую Руссу?
И в братских могилах мальчишек безусых!
Их столько пришлось нам с тобой хоронить…
Мы их имена на фанере писали
Огрызком, химическим карандашом —
До лучших времен… — Они будут, мы знали! —
И золотом люди напишут потом.
Мы юности нашей не сможем забыть —
Суровой, прошедшей в солдатской шинели.
Но если б все снова пришлось повторить —
Шинель, не колеблясь, мы снова б надели.

Операция Багратион [27]

24 дня мы были в эшелоне и вот прибыли в Белоруссию. Выгружаемся в Кричеве. Видно, здесь начнут лупить фрицев. Ведь это кратчайший путь был для них до Москвы, а для нас будет до Берлина.

Кричев, Быхов, Могилев — какой ужас, что здесь творится, не поддается никакому описанию, нужно увидеть своими глазами, но лучше бы никогда не видеть этого.

Все смешалось — леса, болота, комары, партизаны, тысячами выходящие из лесов, немцы, власовцы, мины, сожженные деревни, гарь, вонь и трупы, трупы, трупы…

Тысячи трупов в серо-зеленых и черных мундирах. Ими буквально устлана земля — разбросанные, стянутые в кучи. Где есть небольшой клочок освобожденной от трупов земли, она густо полита кровью, от нее исходит тошнотворный запах, и ползают белые черви. Временами кажется, что это сон, жуткий, кошмарный, хочется проснуться, но трупы не уходят. Освобождено от них только шоссе.

Сегодня, в день выгрузки 23 июня, при разминировании партизанских мин подорвались сержанты Гурский и Зайцев из минно-подрывного взвода. Мы услышали, что страшно рвануло, я побежала туда с сумкой, но взрыв был такой силы, что от них ничего не осталось. На дереве висел погон с тремя лычками. Сначала, когда они обнаружили мину, с ними вместе был солдат. К доске было прикреплено четырнадцать 400-граммовых толовых шашек, предназначалась она железнодорожному составу. Сержанты стали ее разбирать, дело шло к концу, и солдат ушел. Только он отошел, и рвануло. Сделали им могилку в Дашковке у штаба.

В этот же день пропал без вести мой комсомолец младший сержант Андрей Кузьмин. Он был из моей 3-й роты.

А меня вместе с ними принимали в партию, и вот двоих уже нет. Остался Охрименко — повар нашей роты.

Вся наша рота спит в кювете. Больше негде — трупы и мины. А шоссе грохочет, утром не узнаем друг друга — черные, как негры, так заносит пылью. Оружие не разрешают выпускать из рук, в лесу полно немцев и власовцев. Стоит такая жуткая концентрированная вонь, что, кажется, не выдержишь и задохнешься.

На шоссе видела раздавленного танком человека. Вернее, человека как такового уже не было, его так расплющило, по нем столько проехало, что от него ничего не осталось, только кончики пальцев с ногтями по сторонам дороги виднеются из земли.

Столько мин кругом, что у нас начались галлюцинации — все время слышится тиканье часов.

Я уезжаю в Осиповичи, Бобруйск, на Березину, Несяту, Свислочь.

Сделала открытие, что у нас в батальоне Тамара Бацутенко, и что самое интересное — она жена Николая Ивановича Ковалева.