По маленьким дорожкам

– Возьмёте машину моего мужа! – обрадовалась Елизавета Петровна. – Машина в очень хорошем состоянии, Костя на ней практически не ездил. Так что транспортным средством вы обеспечены! Я сейчас позвоню своему знакомому юристу, он вмиг доверенность на ваше имя оформит. Надеюсь, права у вас ещё сохранились?

И, не откладывая дело в долгий ящик, деятельная соседка принялась тыкать кнопки телефона.

«Права то у меня сохранились, а вот ты бабуля, напрасно суетишься насчёт документов, видел я это „ведро“. Ни один дорожный инспектор, будучи в здравом уме и твёрдой памяти, не остановит автомобильного урода. Хотя может и остановит, из жалости, чтобы денег дать», – тоскливо размышлял Лопухов, но вслух ничего не сказал. Он понял, что никакие уговоры и вразумления, не заставят Елизавету свернуть с намеченного пути. Она прям-таки светилась от счастья. Но из извечного мужского упрямства, уже практически смирившись с поражением, он всё же решил немного покуражиться. Авось удастся переубедить Елизавету, и тогда опять можно жить в своё удовольствие. Но резкий сверлящий звонок в дверь, вмешался в планы утописта.

– Будьте любезны, откройте, пожалуйста, дверь, – прикрывая телефонную трубку рукой, попросила Елизавета Петровна.

– Ты жив! – воскликнула молодая женщина, едва Ермолай распахнул дверь.

И не успел Лопухов хоть что-нибудь сказать, бросилась к нему на шею, и залилась слезами.

Сквозь бурные рыдания слышались признания в любви и готовность пожертвовать жизнью ради него. Ермолай оторопел. Конечно, он привык к тому, что женщины вешаются к нему на шею в прямом и переносном смысле. Но чтобы вот так, не испытав телесных наслаждений, горячечных поцелуев, душевного томления, сладкого головокружения, без всяких усилий с его стороны, даже не зная его, – это впервые.

Кстати, что она там орала? Жив ли он? Как не самовлюблён был Ермолай, но всё же понял, что скорей всего его с кем-то перепутали. «Однако этому мужику жутко повезло», – думал Лопухов, милостиво позволяя девушке нежить себя. «Девчонка влюблена как кошка и, похоже, действительно готова отдать за любимого свою жизнь».

Молодая особа так страстно прижималась, что у Ермолая возникло вполне естественное мужское желание (и это несмотря на тяжёлое похмелье). Дабы не усугублять положение, так как понимал, что вряд ли желание реализуется в обозримом будущем, не без труда отцепил от себя молодое упругое тело. И хриплым от пережитых ощущений голосом, он представился:

– Меня зовут Ермолай Лопухов.

Девушка, чуть отступив назад, потянулась рукой к выключателю. Вспыхнул яркий свет, и любвеобильное создание, не мигая, уставилось на Лопухова. Насмотревшись вдоволь, закрыв лицо руками, девушка тихо сползла по стене, и вновь зарыдала. Привлечённая дикими воплями, в коридоре образовалась Елизавета Петровна.

– Алиса! Что здесь происходит?

Алиса, поддав газу, заревела ещё громче и отчаяннее.

– Алиса! Прекрати истерику! Немедленно говори, что случилось!

Похоже старушке не свойственна сентиментальность. Она даже не попыталась утешить внучку, а сразу приступила к допросу.

– Я его убила! – вымолвила наконец Алиса.

Только теперь Ермолай разглядел девушку как следует. Всклоченные серо-буро-малиновые волосы, вместо лица – красный сопливо-слёзный блин. Белые летние брюки её были до колен забрызганы грязью. Не менее грязная, когда-то тоже белая футболка, больше походила на половую тряпку. Поверх футболки надета кожаная куртка, размеров на пять больше чем полагалось. Но самым примечательным было то, что на ногах Алисы отсутствовала обувь. Однако, несмотря на неприглядный внешний вид, девушка всё же обладала шикарными природными данными. Мордашку то сейчас конечно не идентифицировать, а вот фигурка очень даже выдающаяся. И грудь такая великолепная – четвёртого размера, не меньше, тоненькая, подростковая талия, да и ножки удались – длинненькие такие, ладненькие. Сколько ей лет? Двадцать пять? Двадцать семь? Ну что то около того.

Пока Ермолай без стеснения пялился на девушку, абсолютно проигнорировав её реплику насчёт убийства, Елизавета Петровна успела сноситься на кухню и накапать каких-то вонючих капель. Вернувшись, она приказала внучке успокоиться и принять лекарство. Как ни странно, Алиса подчинилась. Выдохнувшись, наконец, она стала похожа на спущенный резиновый мяч. Рыдания теперь прорывались в виде единичных конвульсивных всхлипов, взгляд остекленел, тело безвольно обмякло.

Однако Елизавету Петровну не смутило то обстоятельство, что внучка впала в прострацию.

– Вставай! – приказала «сострадательная» бабушка.

Ермолай лишний раз подивился выдержке и самообладанию этой женщины. Алиса подчинилась, и под штурманские команды авторитарной родственницы, проследовала в комнату.

– Говори, кого и почему ты убила? – едва Алиса рухнула в кресло, потребовала Елизавета.

– Ба, я не могу говорить. Можно я посплю? – бесцветным голосом попросила Алиса.

– Нет! Сейчас ты всё расскажешь, и уж потом, может быть, я позволю тебе поспать.

– Ладно, чёрт с тобой, – без всякого впрочем, раздражения, согласилась страдалица.