По материкам и океанам

— А череп? Ведь с Лаптевым были якуты, охотники до конины… Но смотрите, как отлично сохранились щепки и головни в этом климате! Будто и не пронеслось над ними столетие…

А назавтра, когда плыли вдоль высокого правого берега, Миддендорф заметил вдруг торчащие из земли исполинские кости. Ваганов так круто повернул «Тундру», что она едва не перевернулась. Профессор выпрыгнул на берег, следом за ним выскочили топограф и казаки. Только Тит Лаптуков равнодушно поглядывал на других и не трогался с места.

Наполовину прикрытый мерзлой землей, из яра торчал скелет исполинского мамонта.

— Вот так страшилище! Как в сказке. — Ваганов почтительно потрогал кость толщиной чуть не с человеческое туловище.

— Отличный экземпляр. Жаль, что придется оставить его здесь. Его место — в петербургском музее.

— А может, попробуем? — Ваганов посмотрел на лопату, лежавшую в лодке.

— Такой подвиг нам не по силе, — отозвался профессор. — Эта мерзлота тверда, как железо. Да и как мы его увезем?

Он пальцем копнул грунт вокруг огромного ребра мамонта. У самой кости земля была темнобурой, рыхлой, жирной. Дальше начинался мерзлый слой глины.

— А ведь жирная-то земля — остатки мамонтового мяса.

Ваганов взял щепотку, растер между пальцами, понюхал:

— Гм! Да-а…

— И ясно, что грунт еще не был мерзлым, когда наше чудовище попало в него, А коль скоро мамонты жили десятки тысячелетий назад, то и мерзлота в здешних местах им ровесница.

Друзья забрали в лодку зуб исполинского ископаемого и нанесли на карту «Яр мамонтов».

На следующей стоянке профессор попробовал раскопать на холме нору песца — полярной лисицы. Над входом свисали острые сосульки с клочьями прилипшей к ним шерсти, как видно изрядно мешавшие обитателям норы. Под землей пищали маленькие песцы. Вылинявшие, облезлые папаша и мамаша, отбежав чуть подальше, долго и гневно облаивали профессора.

«Тундра» обогнула большой остров, названный Фоминым в честь спутника Лаптева, якута Фомина. Вот и последний мыс, за которым — взбаламученная даль морского залива.

— Ну-ка, нанесите на карту мыс Ваганова, — обратился профессор к топографу. Тот смутился. — Пишите, пишите! Мыс Ваганова, сторожащий вход в Таймыру.

В три часа утра 13 августа 1843 года лодка причалила к скалистому островку, который омывали уже волны Ледовитого океана.

К востоку уходило изрезанное заливами скалистое побережье. Шумел прибой. Море было чистым: сильные ветры отогнали льды на север. Очень далеко над тундрой чуть синели отроги хребта, который кочевники называли Бырранга.

Но какой же неказистой была сама тундра вблизи океана! Волнистую ее поверхность едва прикрывали редкие пятна мхов, освещенные бледным, затуманенным солнцем. Истертый и потрепанный ковер тундры с желтыми, уже умершими травами напоминал бумагу, испачканную грязными, серо-желтыми пробами кисти живописца.

Воздух у океана был очень влажным: кожаные ремни, палатки отсырели, одежда прилипала к телу, на сухарях появилась плесень. Тит Лаптуков сетовал на то, что у побережья не было белых медведей. Старик надеялся увезти с собой их клыки, которые очень ценятся южнее, в тайге. Лесные охотники носят их, как амулеты. Они верят, что страшные зубы «дядюшки» — белого медведя — отпугнут его бурого «племянника», если он вздумает нападать на человека…

На следующий день лодка поплыла на восток, вдоль побережья.

Это была смелая, но обреченная на неудачу попытка: внезапно переменившийся ветер легко отбросил «Тундру» назад, к устью Таймыры.

Разведя на берегу костер, чтобы обсушиться, Миддендорф и Ваганов обсудили положение. В сущности, оставалось только изо всех сил спешить к Сяттага-Мылла, чтобы еще застать там кочевников.

— Эх, задним умом мы с вами крепки, вот в чем беда. Купи мы в свое время на Енисее шкуры да сделай кожаную лодку…

Ваганов вздохнул: верно.

— И вместительнее и легче, — продолжал профессор. — В такую лодку мы захватили бы из Сяттага-Мылла к озеру всё сразу. Успели бы, пожалуй, и пройти на восток вдоль побережья. А в общем, каким бы судной ни пользовался будущий полярный путешественник, он, думается мне, должен помнить, что в полярных странах с помощью собак можно достигнуть гораздо большего, чем с помощью корабля. Челюскин доказал это.

Казаки приволокли к костру расщепленное, измочаленное дерево. Вырванное половодьем в верховьях какой-нибудь сибирской реки, оно было вынесено ею в океан и теперь выброшено волнами. Дерево бросили в костер. Столб искр взметнулся кверху.

— А все-таки Челюскин не оценен потомками, как он того заслуживает, — задумчиво сказал Ваганов.

— На всех своих картах я назвал мыс, которого достиг Челюскин, его именем. Кажется, это название принято ныне уже многими. Челюскин, бесспорно, самый смелый и настойчивый из наших моряков, действовавших в этом крае!

Казаки, пригревшись у костра, дремали. Старый Тит Лаптуков, более чем когда-либо напоминавший гнома, мешал ложкой в котле, по обыкновению что-то бормоча себе под нос.