По материкам и океанам

С грохотом проносились поезда мимо русского и двух американцев, ужинающих хлебом, размоченным в кипятке. Приди к ним сюда сам президент, которому в Америке, по слухам, каждый может пожать руку, — вряд ли они встретили бы его приветливо…

А утром — снова в путь. Холмы превращаются в горы. Дорога виляет по ущельям. На станции Шерман, которая рекламировалась как «высочайшая железнодорожная точка в мире», Владимиров пробрался в вагон эмигрантского поезда. Высадили его на ходу, когда паровоз замедлил ход возле нависших над полотном дороги снежных карнизов. Было очень холодно, и путешественник с тоской смотрел на удаляющийся поезд.

— Это вы были там?

Волгарь обернулся: перед ним стоял дорожный обходчик с фонарем в руке.

— Был, да прогнали.

— К какой нации вы принадлежите, приятель?

Владимиров сказал. Обходчик обрадовался и стал жать ему руку:

— А я чех. Очень рад! Пойдемте ко мне. Вот приятная неожиданность!

В маленькой избушке хозяин тотчас сварил кофе и стал потчевать гостя бисквитами. Чех долго расспрашивал о России. Потом новые друзья стали учить друг друга языку: хозяин называл вещи по-чешски, а гость — по-русски.

Чех рассказал Владимирову, почему почти незаметен подъем к самым высоким местам между двумя океанами: плато верхних прерий, постепенно повышаясь, плавно переходит в предгорья Скалистых гор.

— Завтра вы войдете уже в настоящие хребты. Вон они синеют, — сказал чех, прощаясь с Владимировым на следующее утро. — Счастливый путь!

Назавтра Владимиров зашагал мимо сумрачных гранитных громад, перешел по мосту через гулкое, глубокое ущелье, за которым потянулись сосновые леса. Валил снег; даже быстрая ходьба плохо грела.

По дороге русский догнал безработного, идущего в Калифорнию. На маленькой станции им удалось забраться в товарный поезд. Но не успели они отъехать и нескольких миль, как их осветил фонарь проводника:

— Хелло, друзья мои! Откуда и куда вы едете?

— Добрый вечер, господин проводник, — отвечали «зайцы». — Как ваше здоровье, господин проводник?

— Благодарю вас. Куда же вы направляетесь? Получив ответ, проводник подставил ладонь:

— Ну?

— У нас только доллар и пять центов.

— Ладно, — сказал проводник не без великодушия, — доллар я возьму себе, а пять центов оставьте у себя — пригодятся.

Однако, получив деньги, он обманул своих пассажиров, посадив их в вагон, который отцепили на маленькой станции в горах.

Перекинутые через пропасти мосты, сумрачный гранит скал, шум потоков в ущельях, ослепительные снежные шапки на соснах — все это было ново и прекрасно. Но когда в желудке пусто, а ночь застает пешехода в совершенно безлюдной местности, когда эхо вторит заунывному вою и в темноте зеленеют огоньки волчьих глаз, — тогда меньше всего думается о красоте пути.

— Как воют, проклятые! Должно быть, тоже не ужинали, — мрачно шутил спутник Владимирова. — Не поторопиться ли нам?

Ночевали пешеходы под крыльцом станционного здания. Станция называлась «Горький ручей», а две соседние — «Красная пустыня» и «Черные края». Здесь русский вскочил, на площадку замедлившего ход курьерского поезда; спутник не решился последовать его примеру. Ссадили смельчака посреди дороги. Ночевал он в яме, прислушиваясь к волчьему концерту и сжимая складной нож.

На маленькой станции Владимирова наняли сгребать снег, а несколько ночей он провел на полу жалкого барака. Мимо в обе стороны тащились люди с котомками.

Вдоль дороги были расположены посты солдат для охраны от индейцев. Солдаты сопровождали большие группы странников. Однако пешеходы смело шли даже в одиночку. Страх перед длительной безработицей и голодом был куда сильнее страха перед индейцами, который всячески старались раздувать грязные политиканы, добивавшиеся выселения всех «краснокожих» с земли их дедов и прадедов.

Хребет Уосач, последний из крупных отрогов Скалистых гор, оборвался отвесной стеной к Большому бассейну — почти безводной пустынной равнине с редкими цепями невысоких холмов и обилием соленых озер. Она тянулась на сотни километров до хребта Сьерра-Невада, за которым лежит Калифорния.

Владимиров пришел к берегам Большого Соленого озера — огромного водоема, длиной в десятки миль, наполненного скорее рассолом, чем водой. Его называют иногда «потерянной рукой океана»; здесь фермеры после бури лопатами сгребают слой соли, оставленный волнами на камнях.

Не только в озерах и ручьях нельзя было утолить жажду, — даже в некоторых колодцах вода была соленой, подернутой каким-то зеленоватым налетом. Безотрадная местность с холмами красноватых песков, в которую попал русский, называлась Пустыней Соленого озера.

…Снова вагонные площадки, фонари кондукторов:

— Хелло! Куда едете, дружище?.. Деньги есть?.. Нет?.. Слезай к чортовой бабушке!

Снова пески, пятна соли, змеи, шипящие в камнях, редкие жилища индейцев, колючие кустарники, кости павших животных. Ночи, когда не попадает зуб на зуб, палящее полуденное солнце. Снежные хребты Сьерры-Невады и наконец долина «Золотого штата» — солнечной Калифорнии.