По медвежьему следу

Борис с трудом протиснулся, прижимаясь к холодной шкуре, оглядел свод и стены. Хотел немного медведя потеснить, чтобы лучше увидеть пол берлоги, но куда там!

Увидел он везде одно и то же: глинистые сланцы, бесплодные в отношении руды.

Разозлился Борис — столько времени и нервов потратили! — и поспешил вылезти. Вдохнул воздуха и остро ощутил: как это хорошо — свет, ветер, простор!

— Как думаешь — почему он помер? — спросил Борис. Сразу отключиться, позабыть про этого Михал Иваныча он не мог.

— Инфаркты не только у людей бывают!

Андрей взглянул на часы, Борис тоже, и они быстрым шагом пошли к следующей берлоге. Ее искали почти час, и опять пусто!

Очень хотелось есть и пить, но привал устраивать не стали, пожевали на ходу и собакам подкинули, и все вместе из ручья попили. Зубы заболели от холода.

И опять пусто. И как заколодило, каждую берлогу приходилось подолгу искать, и Рыжуха помочь не могла.

Когда покончили с последней билимбеевской берлогой, уже темнело, и стало очевидным, что ни на хутор, ни в княжий терем сегодня уже не попасть.

Молча возвращались они в лагерь. Не дожидаясь, пока разгорится огонь, молча допили все, что оставалось во фляжке.

Умолк «надежды маленький оркестрик»…

Когда залезли в мешки, Борис сказал:

— Все, поднимаю белый флаг! Утром домой, и мне очень жаль, что я так тебя помучил.

— Тогда не будь нервным — надо закончить, как положено. Спокойной…

Дальше Борис не услышал — как провалился…

СЪЕМКА КИНО

Показалось Борису — только закрыл глаза, как заколыхался спальный мешок и он вместе с ним, будто началось землетрясение.

Услышал:

— С добрым утром!

— Будь оно!.. — простонал не просыпаясь.

— Включи последние известия, — попросил Андрей.

Борис с трудом открыл глаза и вздохнул, вспомнив, что до смертного приговора на дирекции остаются уже не дни, а часы…

— Корми собак! — скомандовал Андрей.

И сразу же Борис подчинился, вылез из спального мешка, бормоча невнятно, но выразительно.

За чаепитием Андрей спросил:

— Откуда начнем?

Борис показал жестом: «Все равно!»

Когда поднялись, не давая себе разнежиться у костра, Андрей сказал:

— Думаю, что наш князь, несмотря на старческую немощь, зимовал бесстрашно, на голом склоне, как и подобает князю. Поэтому давай начнем с хутора, чтобы сохранить надежду, что в конце нас ждет конфетка!

Шли они на хутор не торопясь, слушая радио.

Снова, уже в который раз за эти дни, вошли они из весны в зиму, в снег, почти до колена.

В хуторской низинке включили приемник на полную громкость и, оглядевшись, пошли по описанию к ельнику, где ручей круто поворачивает.

Лаз нашли без труда. Рыжуха привычно выполнила свою обязанность и с безразличным видом заняла место возле Бориса. Он, тоже привычно, расстегнул кобуру, достал фонарик и, подмигнув Андрею: «Пишите до востребования!», полез в берлогу.

Андрей привычно посматривал, слушал тишину, а затем удары молотка, тоже привычные, усиленные рупором берлоги.

Удары слились в сплошной гул, и сквозь него — крик:

— Андрей, скорей! Андрей…

В два прыжка он был у лаза, нырнул в него, как в воду, бросив карабин, выхватив нож…

В ярком свете фонарика они смотрели друг на друга, и у обоих глаза были как фары, и зубы блестели, и по щекам Бориса, сверкая, ползли слезы.

— Смотри! — прохрипел он и направил луч на стенку.

— Ну и ну! — простонал Андрей, щурясь от золотого блеска.

Борис ударил молотком, и тяжелый дождь засверкал, застучал по их каскам.

— Держи! — Он протянул Андрею камень, вроде и небольшой, с кулак.

— Ух, ты! — пробормотал Андрей, еле его удержав.

— Тащи рюкзак!

Во все стороны — на стены, потолок и пол — направлял Борис фонарик, и везде неправдоподобный желтый блеск затмевал все иное. Вглядевшись в это иное, Борис определил — это кварцевый порфир, весь как губка напитанный золотом: гнезда, прожилки, зерна, вместе с прозрачным кварцем.

— С ума сойти, — простонал Борис, — рудная труба! Я думал, только в учебниках бывают такие.

И в подтверждение догадки о том, что это труба, в дальнем конце берлоги он увидел почти вертикальный контакт этого золотокварцевого чуда с черным глинистым сланцем.

Торопливо отбивал Борис образцы. В подсознании твердо сидело, что они должны быть «представительны», отображать все разновидности, но невольно отбирал он самые эффектные, самые богатые.

— Тащи!

— Ого! — Андрей отпустил рюкзак. — Тут, паря, грыжу наживешь!

Пришлось оставить меньше трети — лучшее из лучшего.

Когда вылезли из берлоги, Борис повалился на снег, тяжело дыша. Он жадно всматривался в образцы при дневном, надежном свете и пробормотал, задыхаясь от восторга:

— Пусть меня повесят, если это не золото!

— Не думал я, признаться, что старик мог в такую даль уйти! — Андрей удивленно покачал головой.

Борис взглянул на часы, а затем на Андрея. Тот тоже посмотрел на часы, в небо и снова на часы.

— До мотоцикла часа три, если где трусцой, где рысью, да там еще час… Трудно, но можно и успеть!

— Представляешь, что будет там, на дирекции!

— Все лишнее надо оставить!