По метеоусловиям Таймыра

– Иди, Зотов, – сказал Крюк, хотя этого делать не полагалось, не он подчинялся этому человеку, а этот человек ему и даже не подчинялся, это был его враг, убийца, его соперник, которого он обыграл.

– Мокин, – сказал, выходя, Женька. – Устин… Зря ты…

Что зря, он не договорил, махнул рукой, пошёл, размахивая рюкзаком, и вышедший следом Крюк видел, как у автобуса его окружили мужики, заговорили о чём-то, покуривая и поглядывая в его сторону.

Он понял, что они ждут чего-то от него. Вернулся в вагончик, оглядел Мокина. Тот был спокоен так же, как ночью.

– Садитесь сюда, – сказал он, показывая место за столом. Поправил стопку чистых листов, положил ручку. – Пишите, как всё было. Пишите, Мокин. А я пойду с вашей женой поговорю.

– С женой не надо бы, значит, – просяще произнёс тот.

– Не могу, – развёл руками Крюк. – Обязан, гражданин Мокин, поговорить.

Мокин сел за стол и, опустив голову, начал писать.

Стараясь не замечать ждущих глаз мужиков, следователь Крюк прошёл к женскому вагончику.

Татьяна Львовна лежала на своей постели, закутавшись в одеяло и невидящим взглядом упираясь в стену. Она не заметила прихода следователя, не ответила на его «здравствуйте» и никак не отреагировала на то, что он опустился около неё. И только когда Крюк после долгого молчания решил было выйти, подозревая, что с женщиной что-то произошло, она повернула голову и тихо сказала:

– Спрашивайте.

– Ваш муж там пишет, как всё случилось.

Татьяна Львовна кивнула, словно так же хорошо знала, что делает её муж, как и Крюк.

– Он убил его, – сказала она.

– Он убил Ляхова? – переспросил Крюк.

– Его никто не понимал, его никто не знал, не хотели понять, считали злым, чёрствым, а я… я его любила… Он не такой был, понимаете, не такой, как перед всеми. Он просто уже не мог с ними иначе…

– Успокойтесь,– погладил её Крюк по руке, которую она тут же спрятала под одеяло.

Он подумал, что Татьяна Львовна намного моложе своего мужа.

Её лицо не утратило ещё девичьей свежести, и только черты его несколько покрупнели.

– Не надо меня трогать, не надо… Я всё сама расскажу… Я никогда не любила мужа. Мы из одной деревни, жили через несколько дворов. Он старше на одиннадцать лет. Первая жена его бросила, сбежала, а через два года, я только школу закончила, меня сосватали. Не пьёт, не курит, мама уговорила, как за каменной стеной будешь, зачем тебе на судьбу гадать да какого-нибудь пьяницу кормить, иди… Я и пошла, не знала, что такое любовь-то… Только вот с Витей… Он такой был, потому что не любил себя… И людей не любил… Он мне такого порассказывал про всех, а сам мучился… Сказал, что не может больше на буровой, что боится сорваться, что-нибудь натворить, подраться. Что возьмёт отпуск, а потом он должен был за границу ехать. Договорились, что через неделю мы встретимся, он обещал отвезти меня к своей матери, оставить там, ехать за границу с законной женой, а вернувшись, развестись. Говорил, что мать поймёт нас и поможет мне… Я… я плакала, когда он ушёл, тяжело было… А потом пришёл Устин. Сдёрнул меня с постели, ударил… Я закричала, а он сел вот так же, как вы, и сказал, что ненавидит меня, что всю жизнь я ему сломала. И ушёл.

– Больше он к вам не заходил?

– Нет… Но я слышала, как он ходил возле вагончика.

– Татьяна Львовна, а когда вы узнали, что он…

– Я чувствовала, что-то случилось, но поняла до конца, когда нашли… Виктора.

Она уткнулась в одеяло, сдерживая плач, её грудь то поднималась, то опускалась, и Крюку стало неудобно сидеть, задавать вопросы этой женщине.

Он хотел сопоставить то, что услышал сейчас о Ляхове, с уже известным и не мог: так это запутывало такое простое поначалу дело, и он понимал, что если попытается докопаться до истины, то потеряется в этих поисках…

– Виктор хотел извиниться перед всеми, начать жить иначе, – сказала Татьяна Львовна после паузы. – Он хотел признаться в своих махинациях и мастера. Говорил, что не тот опасен, кто грешит на виду, а тот, кто втайне и кто, осуждая грех, постоянно соблазняется им. Он Коробова называл лжеправедником. Он не любил студента за его послушность..

– А Зотова – за непокорность, – вставил Крюк и пожалел об этом.

– Вы не поймёте, – сказала Татьяна Львовна с болью в голосе. – Его никто не хочет понять…

– Я понимаю, Татьяна Львовна, вам тяжело сейчас: Ляхов, муж…

– Муж?.. У меня нет мужа.

– Сколько вам лет? – неожиданно спросил Крюк.

– Двадцать четыре.

– Татьяна Львовна, сейчас вертолёт будет, если хотите, вы можете попрощаться с мужем.

– Нет, – твёрдо сказала она. – Если вы хотите мне сделать добро, разрешите увидеть Виктора…

– Хорошо.

С тяжёлым сердцем возвращался к Мокину следователь Крюк.

С какой-то непонятной для самого себя виной перед этой женщиной.

Из объяснения Мокина Устина Евсеевича, 1945 года рождения: