Они сделали несколько шагов и услышали звуки, напоминающие отрывистый стон. Заваливаясь и, казалось, отталкиваясь крыльями от снежных застругов, гусь медленно летел к лесу.
– Варвары мы, – после паузы произнёс Ладов, вспомнив разговор с Ольгой Павловной. – Дай попить – в горле пересохло.
– Держи, – Солонецкий протянул флягу.
Затем сделал несколько глотков сам и пошёл вперёд.
– Обществу всегда нужны отдушины, какая-нибудь глобальная забота, отвлекающая от более мелких. Раньше мы считали, что мало берём от природы, теперь – что много, – на ходу говорил Ладов. – Со временем всё встанет на свои места без наших воплей, но иногда думаешь: может, действительно не прав ты, человек, может, надо с самого начала не так жить… Может, цивилизация, прогресс – это путь к самоуничтожению?.. Нина кактусы завела три года назад. Мексиканские. Модно… Всё маленькие были, а незаметно вымахали по метру. Попросил выбросить, а она говорит – не могу, живые. Так и стоят, колются…
Выбрались на пригорок.
Обернувшись, Ладов окинул болото взглядом и ощутил беспричинный страх.
Он торопливо нагнал Солонецкого и пошёл след в след, успокаиваясь и думая, что похвастаться по возвращении будет нечем, целый день Солонецкий таскает его по тундре, а в рюкзаке пара вальдшнепов.
– Пришли, – прервал его мысли Солонецкий. – Костёр разожги, я пройдусь, посмотрю…
…Вернулся он минут через двадцать.
Молча подсел к костру, снял сапоги, вылил из них воду.
– В промоину заскочил. Завари-ка, Саша, чайку покрепче.
Ладов высыпал в котелок остатки чая, разлил тёмно-золотистый напиток в кружки. Чай был горьким, вяжущим, но с каждым глотком бодрящее тепло расходилось по телу.
– Совсем забыл, – хлопнул Ладов себя по лбу, – Нина тебе подарок передала…
– Как она?
– Ничего, нормально.
– Неделю ты здесь, а мы всё не поговорим как следует.
– Миссия у меня, сам понимаешь…
– Бог с ней, с миссией. Что там слышно, урежут нам на будущий год финансирование?
– Давай не будем о делах, – поморщился Ладов, и Солонецкий понял: тот что-то скрывает.
– Уехать отсюда не хочешь? – после затянувшейся паузы спросил Ладов и пожалел о сказанном.
Солонецкий понял его вопрос так, как надо.
– Я человек подневольный. Снимут и здесь оставят – буду работать. Переведут – тоже буду работать.
Ладов поворошил прутиком угли, предложил:
– Давай я с Ирой поговорю, всё-таки вы столько лет…
Солонецкий перебил.
Быстро, напористо заговорил о нуждах стройки, о том, что не хватает техники, денег, надо людей увольнять, а это не материк, где на каждом углу объявления «требуется», здесь своя специфика, свой мир, в котором одна фирма, одна работа, остаться без дела – значит, уезжать, покидать привычное, необходимое, об этом, кстати, ни в каких перспективных планах ни слова.
Ладов не слушал.
– Я здесь женщину встретил, – вдруг сказал он. Поспешно пояснил: – Приятная собеседница. Ленинградка, профессиональный художник, а сидит у тебя дежурной в гостинице. Живёт в общежитии… Юра, а ведь художников у тебя на стройке нет. Не используешь ты творческих работников… Доска почёта тусклая, фотопортреты, словно лубочные картинки, не поймёшь, жив этот человек или уже почил. Закажи-ка ты ей портреты…
– Некогда, – недовольно отозвался Солонецкий. – В целлофан заворачивать, бантики завязывать не умею.
– Об этом молчать надо, а ты гордишься. Настроения не чувствуешь, от требований времени отстаешь.
– Устарел, – согласился Солнецкий и вздохнул. – Устарел я, только вот начальство меня всё больше за новшества бьёт, в нетерпеливых держит… Что у вас там, свежим ветром подуло?
Солонецкий угадал. Месяц назад в главк пришёл новый начальник и перевернул всё с ног на голову. То, за что прежде били, снимали, понижали, растаптывали, стало прогрессивным, свидетельствовало о самостоятельности, умении мыслить. Неукоснительное соблюдение инструкций – дурным тоном. Только благодаря своей гибкости Ладов сумел сориентироваться и удержаться на месте – единственный из замов, остальных проводили на пенсию или в низовые управления. На их места пришли уверенные, довольно молодые люди. Брались за дело они цепко, с улыбкой обходя запретное. Сама атмосфера в главке изменилась, стала динамичной и улыбчивой.
Перед отъездом у него состоялся неприятный разговор с начальником главка. Тот был недоволен и не скрывал этого. И только кандидатская степень Ладова оттягивала понижение или полное изгнание. На всякий случай Ладов присмотрел себе место в НИИ, переход был бы безболезненным, но всё же он уходить не хотел. Вот поэтому он должен был не только разобраться в ситуации на стройке и высказать своё мнение, но почувствовать все оттенки отношения нового начальства к Соловецкому, догадаться, куда его прочит начальник главка – в устаревшие и несправившиеся или в современые и нужные. Догадаться и попасть точно в «яблочко». Промаха ему не простят.
Но об этом говорить нельзя, и Ладов сделал вид, что не расслышал вопроса.
– Солонецкий, – сказал он, – помоги хорошему человеку. Зовут её – Ольга Павловна…
– Ладно, поинтересуюсь твоей протеже. А теперь давай отдохнём, завтра на зорьке вставать.