По метеоусловиям Таймыра

– Разденься… Похоже, что ты готов лететь уже сейчас.

– А я и летаю, – раздеваясь, говорил Солонецкий. – Я выстоял! Я выиграл бой, и пусть не я один и никакой не бой, но всё-таки правота была за мной, понимаешь? Это как в твоих картинах, – он сделал движение рукой, словно обводя невидимые полотна. – Одному нравится одно, другому – другое. А кто прав? Время судит. И оно присудило мне будущее. Где мой портрет?

Он быстро прошёл в комнату и замер. Вдоль стен были расставлены все картины Ольги Павловны.

– Вернисаж? И я первый посетитель?

– Ты – главный судья. Ты ведь ладишь с самим временем…

В её голосе проскользнула ирония, но Солонецкий не обратил на это внимания.

Он прошёлся вдоль полотен: семейный портрет Туровых (когда только она успела их нарисовать?) – спокойный, чинный. Портрет Кузьмина – весь изломанный, заставляющий остановиться и вглядеться в волевое болезненное лицо.

Чаша котлована, затянутая линиями арматуры, словно рыбацкой сетью…

Уходящая в бесконечность белая тундра…

Его портрет…

Знакомый и одновременно незнакомый ему человек – в расстёгнутой белой рубашке: на портрете Солонецкий, грустно улыбаясь, смотрел куда-то вдаль. И трудно было понять, радуется или печалится он в этой жизни, заглядывает в будущее или оглядывается в прошлое…

– Молодой… – неуверенно произнёс он.

– Таким я тебя знаю.

Ольга Павловна, прислонившись к косяку, смотрела на Солонецкого. Сейчас, сравнивая портрет и его, во плоти, она вдруг остро ощутила чувство неудовлетворённости.

Живой Солонецкий был другим.

Он не был романтиком, каким она его написала.

Он был, как сам хвастался, хитроватым мужичком, деревенской тверской закваски. И отец у него был крестьянин, и дед, вот только его занесло невесть куда. Но ничего этого в портрете не было.

Ольга Павловна повернула холст лицом к стене.

– Всё, больше не покажу.

Он обнял её, коснулся губами мочки уха, прошептал:

– А ведь ты угадала. Я хотел таким быть. Я помню себя таким – и это самый светлый период моей жизни…

– Не льсти.

– Ну вот ещё, – он сделал вид, что обиделся. – Выходит, моё мнение для тебя ничего не значит?

Ольга Павловна увернулась из-под его руки, нервно прошлась по комнате.

– От твоих слов мне легче не станет. Я чувствую, что не так, не то…

– Моя мятущаяся Оленька, моя талантливая, упрямая…

Он вновь попытался обнять её, но Ольга Павловна отстранилась. Она не могла справиться с подступившими слезами.

Всего несколько минут назад ей казалось, что всё, написанное за это время в Снежном, удачно. Она радовалась в ожидании Солонецкого, представляя, как он разделит её удовлетворение, её успех…

Но он не был потрясён увиденным.

– Ты что-то говорил об Аввакуме? – перевела она разговор.

– Да, завтра летим к нему. Все вместе.

– И теперь ты достроишь свою северную ГЭС.

– Обязательно, Оленька, обязательно. Я ещё такого натворю, прежде чем соглашусь уйти в замминистры… Два дня для сбрасывания старой шкуры – и вперёд…

– Жаль, я не могу лететь с вами.

Он растерянно замер.

– Что случилось? Почему?

– Нездоровится.

– А как же портрет Аввакума?

– Я напишу его позже.

– Может, всё же полетишь?

Ольга Павловна отрицательно качнула головой:

– И вам будет свободнее без меня. Иди отдыхай, я соберу тебя.

– Да, надо выспаться, – Солонецкий на пороге спальни обернулся. – Только ты побыстрее, я без тебя не засну.

Но он уснул, как только коснулся головой подушки.

А среди ночи проснулся от тяжёлого сна.

Снилось ему, что из вершины горы, возле которой они видели снежного барана, вдруг вырвался столб огня, окрашивая снег в зловещий, кровавый цвет, и жаркая всепоглощающая лава поползла вниз по склону, приближаясь к избушке Аввакума. Он знает, что надо бежать, и кричит всем, чтобы убегали, но никого уже нет, он один, и вдруг он понимает, что где-то рядом ждут его помощи Ира и Танюша, бросается вправо-влево, а ноги уже охватывает лава, она обтекает его, почему-то холодная, но красная, и он уже не может вырваться из неё…

И от своего бессилия и страха Солонецкий проснулся.

Долго не мог сообразить, всё ещё различая в черноте ночи красноватый оттенок, что всего-навсего видел сон, потом облегчённо вздохнул, повернулся к стене и опять заснул.

И теперь снилось ему лето, река, брызги и серебристые хариусы…

А Ольга Павловна долго ещё не спала, слушая ровное дыхание Солонецкого и запоминая его лицо…

Глава 28

С утра зависший над посёлком туман чуть было не сорвал задуманную охоту.

Вертолёт ожидали в кабинете Солонецкого.

Ладов, облачённый по-походному, с новеньким пятизарядным ружьём, не мог скрыть своего огорчения и без устали рассказывал охотничьи были и небылицы.

Кузьмин, не выказывающий ни особого удовольствия, ни огорчения, послушав немного, пошёл к себе. К охоте он не готовился, пришёл так, как всегда ходил на работу: в пальто и полусапожках, и Солонецкий отправил Расторгуева за унтами, полушубком, ружьём и лыжами к Турову. Тот всё передал, пожелал удачной охоты, пожалев, что не может лететь с ними: уже две недели он бюллетенил, подскочило давление.