По морю прочь. Годы

– А там внизу все эти люди сейчас ложатся спать, – мечтательно начал Хьюит, – думая каждый о своем. Мисс Уоррингтон, наверное, стоит на коленях; Эллиоты слегка встревожены: для них запыхаться – большая редкость, поэтому они хотят как можно скорее заснуть; потом еще этот тощий юноша, всю ночь танцевавший с Эвелин, он ставит свой цветок в воду и спрашивает себя: «Это любовь?» – а бедный Перротт, скорее всего, вообще не может заснуть и для утешения читает свою любимую греческую книжку; остальные же… Нет, Хёрст, – заключил он, – никакой простоты я не вижу.

– Я знаю, в чем секрет, – загадочно сказал Хёрст. Он все так же держал подбородок на коленях и неподвижно смотрел перед собой.

Последовала пауза. Затем Хелен встала и пожелала мужчинам спокойной ночи.

– Но, – сказала она, – помните, что вы непременно должны навестить нас.

Пожелав друг другу спокойной ночи, они расстались, но молодые люди не пошли сразу в гостиницу, а предпочли прогулку, во время которой они почти не разговаривали и ни разу не упомянули двух женщин, почти полностью занимавших их мысли. Им не хотелось делиться впечатлениями. В гостиницу они вернулись к завтраку.

Глава 13

На вилле было много комнат, но одна отличалась от всех остальных, потому что ее дверь была всегда закрыта и оттуда никогда не доносилось ни музыки, ни смеха. Все в доме смутно сознавали, что за этой дверью происходит нечто важное, и, не имея ни малейшего представления, что именно, неизменно помнили: если они пройдут мимо этой двери, она всегда будет закрыта, а если они станут шуметь, то это потревожит мистера Эмброуза. Одни действия считались похвальными, а другие – дурными, поэтому жизнь стала бы менее гармоничной, в ней добавилось бы хаоса, если бы мистер Эмброуз бросил редактировать Пиндара и начал кочевать по всем комнатам. Если же придерживаться определенных правил: соблюдать пунктуальность и тишину, хорошо готовить, выполнять другие необременительные обязанности, то оды одна за другой будут благополучно возвращены миру, – таким образом, все принимали участие в жизни ученого. К сожалению, поскольку возраст возводит между людьми один барьер, ученость – другой, а пол – третий, мистер Эмброуз в своем кабинете находился все равно что за тысячу миль от самого близкого ему человека, который в этом доме не мог быть никем иным, как женщиной. Долгими часами Ридли сидел, окруженный белыми страницами книг, одинокий, как идол в пустом храме, неподвижный – если не считать перемещения его руки от одной стороны листа к другой – в полной тишине, которая лишь изредка нарушалась кашлем, заставлявшим его вынуть изо рта трубку и некоторое время держать ее на весу. Чем дальше он углублялся в сокровенные творения поэта, тем теснее его осаждали книги, лежавшие открытыми на полу; пройти через них можно было, лишь ступая очень осторожно, и это было настолько затруднительно, что посетители обычно останавливались и обращались к нему издалека.

На следующее утро после танцев Рэчел, однако, зашла в комнату дяди. Ей пришлось дважды позвать его: «Дядя Ридли!» – прежде чем он обратил на нее внимание.

Наконец, глянув поверх очков, он произнес:

– Ну?

– Мне нужна одна книга, – ответила Рэчел. – «История Римской империи» Гиббона. Можно взять?

Она увидела, как после ее вопроса постепенно изменился рисунок морщин на дядином лице. До того, как он начал говорить, лицо походило на гладкую маску.

– Пожалуйста, повтори, – сказал Ридли, то ли не расслышав, то ли не поняв.

Она повторила те же слова и при этом слегка покраснела.

– Гиббон! Зачем он тебе понадобился?

– Один человек посоветовал прочитать, – заикаясь, ответила Рэчел.

– Но я не вожу с собой разношерстную коллекцию историков восемнадцатого века! – воскликнул ее дядя. – Гиббон! Десять томов, как минимум.

Рэчел извинилась, что помешала, и повернулась, чтобы уйти.

– Стой! – крикнул дядя. Он положил трубку, отодвинул книгу в сторону, встал и медленно повел Рэчел по комнате, держа ее под руку.

– Платон, – сказал он, прикоснувшись пальцем к первой книжке в ряду небольших темных томиков. – Рядом – Джоррокс[43], которому здесь не место. Софокл, Свифт. Немецкие комментаторы тебе ни к чему, я полагаю. Далее – французы. Ты читаешь по-французски? Почитай Бальзака. Затем – Вордсворт и Кольридж. Поп, Джонсон, Аддисон, Вордсворт, Шелли, Китс. Одно ведет к другому. С какой стати здесь Марло? Миссис Чейли, видимо. Но что пользы читать, если ты не читаешь по-гречески? С другой стороны, тому, кто читает по-гречески, не стоит читать ничего больше – чистейшая потеря времени. – Рассуждая таким образом – наполовину сам с собой – и делая быстрые движения руками, он, сопровождаемый Рэчел, замкнул круг и вернулся к баррикаде из книг на полу. Оба остановились. – Ну, – спросил он, – что ты выберешь?

– Бальзака, – сказала Рэчел. – А нет ли у вас «Речи об Американской революции», дядя Ридли?

– «Речи об Американской революции»? – переспросил он и опять пристально посмотрел на нее. – Еще один молодой человек на танцах?

– Нет, мистер Дэллоуэй, – призналась Рэчел.