За тот вечер я пересаживался в общей сложности раз пятьдесят, сменил четыре ветки и порядком измотался. Но при всём при этом мне так и не удалось выкинуть из головы дневную сцену. Мне было жаль Катьку. Она никогда нам не говорила, почему оказалась рядом с нами, да и мы её не расспрашивали, решив, что это – её личное дело. Но после всего увиденного мне пришла в голову мысль о том, что у неё, всё-таки, было место, в которое можно вернуться. Только по какой-то причине у неё не получалось переступить родной порог, и я, кажется, начал догадываться, по какой. И именно эти мысли я пытался отогнать от себя, как нечто весьма назойливое.
Заработав чуть меньше тысячи, я решил вернуться в конуру. Дошёл до неё без приключений и, когда залез внутрь, уселся на свои тряпки и закрыл глаза. Кроме меня ещё никого не было: ни Катьки, ни Костяна с Ванькой, ни даже нашего бомжеватого друга. Я откинулся на кирпичную стену и мне показалось, что в такие моменты мне не хватало этих людей.
Дело не в том, что они были нужны мне для чего-то конкретного, но, когда я смотрел на них, во мне просыпалось что-то от нормального человека. Я смотрел на них, и мне хотелось быть лучше. Не лучше, чем они, но лучше, чем все остальные, или чем я был на тот момент. Но исключительно ради них. Если бы меня спросили, люблю ли я Катьку, Костяна или Ваньку, я бы не задумываясь ответил да. Может быть, у Катьки и старое платье с рваными сапогами, зато глаза у неё честные. Костян, может, и бывает порой слишком вспыльчивым, но зато я знаю, что он всегда протянет мне руку. И именно поэтому каждый, кто попытается навредить им, оскорбить их или же просто ткнуть в них пальцем, навсегда перестанет для меня что-то значить.