По направлению к Свану

— Уж ей-то грех жаловаться, — вздыхала Франсуаза: что бы тетя ни дала ей или ее детям, она считала это мелочью, те же монетки, которые тетя каждое воскресенье совала в руку Евлалии (впрочем, до того незаметно, что Франсуаза не успевала их рассмотреть), она воспринимала как сокровища, без толку расточаемые ради неблагодарного существа. И это совсем не потому, чтобы она зарилась на деньги, которые тетя давала Евлалии. Она радовалась, что у тети всего много, — она считала, что богатство хозяйки возвышает и красит служанку в глазах всех и что она, Франсуаза, славна и знаменита во всем Комбре, Жуи-ле-Виконт и во всей округе благодаря многочисленным фермам тети, благодаря частым и продолжительным визитам священника, а также благодаря основательному количеству бутылок виши, поглощенных тетей. Франсуаза была скупа только на тетины деньги; если бы она управляла тетиным имуществом, что составляло заветную ее мечту, то она с материнской свирепостью охраняла бы его от всех, кто бы ни имел на него виды. Впрочем, Франсуаза не очень горевала бы, если б тетя, неудержимая щедрость которой была ей хорошо известна, в приливе добрых чувств что-нибудь дарила, но только богатым. По всей вероятности, она рассуждала так: богачи не нуждаются в тетиных подарках, следовательно, их нельзя заподозрить, что они заискивают перед тетей в корыстных целях. Кроме того, подношения состоятельным людям, вроде г-жи Сазра, г-на Свана, г-на Леграндена, г-жи Гупиль, лицам «того же ранга», что и моя тетя, лицам, которые «держатся с ней запросто», Франсуаза рассматривала как одну из основ той необыкновенной и блистательной жизни, какую ведут богатые люди, которые охотятся, задают балы, ходят друг к другу в гости, — эта жизнь вызывала у Франсуазы восторженную улыбку. Отношение Франсуазы к тетиной щедрости резко менялось, если благодетельствуемые принадлежали к числу тех, кого Франсуаза называла: «Такие же люди, как я, люди не лучше меня», — этих она особенно презирала, если только они не называли ее «госпожа Франсуаза» и не считали себя «ниже ее». И вот когда Франсуаза удостоверилась, что тетя ее не слушается, поступает по-своему и расшвыривает деньги, — так, по крайней мере, полагала Франсуаза, — людям недостойным, то Франсуазе стало казаться, что по сравнению с баснословными суммами, коими тетя одаривала Евлалию, она получает от тети пустячные подарки. По мнению Франсуазы, в окрестностях Комбре не было такой богатой фермы, которую Евлалия не могла бы легко и просто приобрести на те солидные куши, что доставляли ей приходы к моей тете. Справедливость требует заметить, что и Евлалия была убеждена, что у Франсуазы припрятаны несметные богатства. Когда Евлалия уходила, Франсуаза обычно сулила ей не слишком много добра. Она не выносила Евлалию, но боялась ее, и пока Евлалия пребывала у тети, она считала себя обязанной «быть с ней полюбезнее». Зато после ее ухода Франсуаза отводила душу, и хотя не называла Евлалию прямо, однако ее Сивиллины пророчества или изречения общего характера в духе Екклезиаста не оставляли сомнений у моей тети, в кого Франсуаза метит. Отдернув краешек занавески и убедившись, что Евлалия затворила за собой входную дверь, Франсуаза изрекала: «Льстецы умеют влезть в душу и выклянчить деньжонок, — ну погоди ж они! В один прекрасный день Господь их накажет», — и при этом искоса поглядывала на тетю с тем многоговорящим видом, с каким Иоас, имея в виду только Гофолию, произносит:

Благополучье злых волною бурной смоет.[71]

Но когда приход священника совпадал с приходом Евлалии и когда священник сидел у тети до бесконечности, а тетя изнемогала, Франсуаза, уходя следом за Евлалией, говорила:

— Госпожа Октав! Вам необходимо отдохнуть, у вас очень усталый вид.

Вместо ответа тетя испускала вздох, до того тяжелый, что казалось, будто это ее последний вздох, и закрывала глаза, как покойница. Но не успевала Франсуаза спуститься вниз, как на весь дом раздавались четыре оглушительных звонка, и тетя, присев на кровати, кричала:

— Евлалия уже ушла? Понимаете, я забыла у нее спросить, поспела ли госпожа Гупиль к возношению! Бегите за ней!

Но Франсуаза, не догнав Евлалию, возвращалась одна.

— Вот досада! — покачивая головой, говорила тетя. — Самое важное я и упустила!